Но что я ей мог сказать? И потому тоже молчал.
Вся моя жизнь приучила меня надеяться только на реальное: на себя, на свой фарт, изредка – на верных друзей, готовых в трудную минуту прикрыть тебе спину. В мире, где зло – материально, у добра тоже должны быть кулаки из плоти и крови.
Еще недавно то, о чем поведала знахарка, показалось бы мне чистым безумием.
А сейчас… простая схема мира расплывалась, теряла форму, как рафинад в чашке кипятка.
Опустив веки, я думал об отце, о Петровиче, о сгинувших моих товарищах. А еще о многих тех, которых никогда не знал. Да и никогда, вероятно, не узнаю. О всех, кто когда-то здесь верил, боролся, любил…
Что если знахарка не ошибается?
– И вы считаете… я этого достоин?
– Если тебя это не убьет – сумеешь доказать, что достоин.
Да, если не убьет…
Она сказала: «Живая память». То есть их боль и гнев – тоже.
И все это принять на себя? «Миллионы голосов, которые жгут больнее пламени». Даже от малой доли такого запросто взорвутся мозги. Что хорошего получить великий дар, который тебя же и уничтожит?
Сегодня мне выпал безумно трудный день. И даже на закате, опять впереди новый мост и новый огненный рубеж…
Откуда взять силы для последнего рывка?
Мысли путаются. Умирающее тело жаждет покоя. Хочет расслабиться и провалиться в забытье.
«Аккумулятор… Настя… Зона № 9…» – редкими толчками сердца отдается в висках. Сон и бред сплетаются воедино – я опять вижу гневное лицо Андрюхи Демина. «Прикончить несколько негодяев – и сдохнуть?!» А банда Вараввы снова летит за мной по Гиблому лесу. В этот раз они очень быстрые, слишком быстрые для мертвецов и почти меня настигают, когда голос знахарки разрушает наваждение:
– Глеб, ты готов поднять эту ношу?
Я вздрагиваю. И долго смотрю на огонек свечи в ее руках – такой слабый, едва разгоняющий тьму по углам комнаты.
– Не знаю, смогу ли выдержать… Но я попробую.
Баба Валя дает мне выпить какой-то теплый горьковатый отвар. Может, мне кажется, но я чувствую, как его тепло медленно растекается по всем жилам. Удары сердца становятся частыми и громкими. А в избе становится чуть светлее, хотя по-прежнему горит единственная свеча.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает знахарка, тревожно всматриваясь в мое лицо.
– Нормально, – выдавливаю я улыбку, – а можно мне еще отвара?
Вдруг и так станет лучше – без всяких рискованных обрядов?
– Нельзя, – грустно качает головой баба Валя. – Твое тело не выдержит.
Она велит мне задрать футболку. Подносит чашку и капает чем-то обжигающим – неужели расплавленным свечным воском?!
– А-ай!!!
– Терпи, дальше будет хуже, – хладнокровно успокаивает знахарка. Размашисто крестит меня. И начинает негромко бормотать что-то скороговоркой – разобрать удается только отдельные слова:
– …благослови воина Глеба…
Я лежу, морщась от боли в обожженной груди. Пытаюсь вслушиваться в голос бабы Вали. Но вскоре все перекрывает нарастающий гул в ушах.
Комната начинает медленно вращаться, словно корабль, уносимый течением. А потолок… Потолок светится?
Я по-прежнему лежу на лавке, ясно чувствую спиной ее жесткую поверхность. Но одновременно будто поднимаюсь вверх и становлюсь ближе к сияющему потолку.
Там надо мной – жаркое тепло. И что-то еще – пока невидимое, скрытое за сиянием. Я это чувствую.
Всматриваюсь. Но свет становится невыносимо ярким. Заливает комнату – растворяет в себе стены, очертания предметов.
И тело вдруг пронзает резкая боль – каждую клеточку, все мое нутро…
Я словно купаюсь в океане боли – от макушки до самых пят. Я тону в этом океане. И когда почти захлебываюсь в обжигающей глубине, чье-то прикосновение помогает мне вынырнуть.
– Терпи, воин Глеб, – слышится надо мной голос знахарки – такой тихий, что я едва разбираю его сквозь гулкие удары сердца.
Вздрагиваю в холодном поту. Разлепляю веки. Нет, пожар не спалил деревянный сруб. В комнате вообще ничего не изменилось. Тусклый огонь свечи по-прежнему едва ее озаряет.
И глаза бабы Вали также смотрят на меня с жалостью:
– Ты готов идти дальше?
Я морщусь. Каждая клеточка помнит боль. Но сейчас мне не нужна жалость. Сейчас мне надо туда – выше!
