Слова душили его.
— Смерть не… — И Красный Кент умер в кругу своих братьев, любящих его, как принято у нас.
— Не та, что прежде, — закончил я за него.
Челла шагнула ближе. Никто не пошевелился, чтобы остановить ее.
— Он ушел туда, куда ты не можешь за ним последовать, Йорг.
— Не можешь. — Голос Мартена, отягощенный знанием.
— Даже сейчас они твердят мне, что я не могу, Макин, — сказал я, наполовину печалясь, наполовину радуясь, что все закончилось. Горькое и сладкое. — Они говорят мне «нет» и думают, что существует что-то, что я не принесу в жертву, дабы получить, что хочу. Что мне нужно.
Макин поднял глаза, озадаченный, но он понимал, что мы говорим не о Кенте. Он попытался встать, и тут я его ударил. Человека вроде Макина можно разве что застать врасплох. Я ударил его так сильно, что сломал себе руку. Он упал, обмякший, выкинув одну руку едва не к ногам Челлы.
— Что?
Райк, ошеломленный, оторвал взгляд от брата Кента.
— Он попытался бы остановить меня. Скажи ему, он должен стать управляющим. Это приказ, не выбор. — Я держал руку, позволяя боли заглушить горечь. — Он попытался бы остановить меня. Пусть его девочка мертва уже много лет, он никогда не поймет. Макин не поймет.
— К чертям собачьим Макина. Я не понимаю. — Райк ощерился, с его меча все еще капала кровь.
Движение у Золотых Ворот. Катрин сжимала меч, с трудом держа его.
— Райк, славный Райк! Я знал, что не зря держу тебя при себе, брат. — Я снял кирасу и развел руки. — Сделай это.
— Что?
Он смотрел на меня как на помешанного.
— Я должен последовать за ним, Райк. Мне нужно найти брата.
— Я…
— Убей меня. Ты так часто грозился. Теперь я сам прошу.
Райк просто смотрел распахнутыми блестящими глазами. За его спиной Катрин побежала к нам, крича, умоляя меня остановиться или продолжать — я не разобрал.
— Я твой гребаный император. Я приказываю тебе.
— Я… — Здоровенный идиот посмотрел на меч как на что-то совсем незнакомое. — Нет. — И уронил его.
И тогда Челла заколола меня. Нож моего брата, вынутый из его тела, попал в рану, оставленную отцом. Хотя у нее получилось лучше, еще и клинок повернула. Наш последний поцелуй.
— Убирайся в ад, Йорг Анкрат.
Последние слова, услышанные мной.
53
На дороге мои братья много раз говорили о смерти. Незнакомке, шедшей с нами. Но еще больше они говорили об умирании и часто — о том, как его избежать. Брат Барлоу говорил о свете. О свете, что приходит к человеку, лежащему в собственной крови, которой снаружи уже больше, чем внутри.
— Слышал, это начинается совсем незаметно, почти как рассвет, братья. И вот ты смотришь и видишь, что оказался в тоннеле, который и есть твоя жизнь, а все эти годы ты шел в темноте.
Барлоу был начитан, понимаете ли. Не стоит доверять в пути грамотеям, братья, их головы полны чужих идей.
— Но не смотрите на этот свет, — сказал он. — Он красив, но возврата оттуда нет, и он затянет вас, о да. Я сидел подле многих, находящихся на грани, и слышал, как их сухие губы шепчут об этом свете. Больше никто из них не шагал по дороге.
По крайней мере, так рассказывал Барлоу. И, может, его свет прекрасен. Но я видел его, и сначала он подобен сиянию холодной звезды среди ночной тьмы. Он становится все ближе и ближе, а может, тебя притягивает к нему — там, где нет времени, в сущности, без разницы, — и ты начинаешь понимать, что это. Белый голод, братья, опаляющий жар печи, готовый тебя поглотить.
Этот свет поглотил меня и выплюнул — далеко от нашего мира.
Я думал, что знаю смерть. Думал, она сухая. Но смерть, в которую я упал, была океаном, холодным, бесконечным, цвета вечности. И я висел там — вне времени, не зная, где верх, где низ. Ждал, бесконечно ждал ангела.
Эта смерть была влажной.
