– Как-как… жопой об косяк. Ты пацана воздухом дышать отправил?
– Я его отправил на свету ствол проверить. И если что, так ховаться за поленницей.
– Вот сам за ним теперь и иди.
– Чего?
Загрохотало сильнее, выбивая пыль и крошку из стен. Промежутком воспользовались, опуская щиты. Картечь зацепила только кого-то из незнакомых сталкеров. Да и то… он уже был немножко мертв. После первого залпа.
– Роммель… – Чума вздохнула. – Сволочь.
Баркас не ответил. Дернул лицом, начавшим бледнеть. Урфин покосился на него, шумно и судорожно хватающего воздух. Покосился на уже покрасневшие бинты, спеленавшие от груди и ниже. Скрипнул зубами.
Он не знал, что делать. Нужен врач. Нужна операционная. Где их взять? То-то, что негде.
Копатыч, косо смотревший на публику в зале, молчал. Водил взад-вперед глазками и к чему-то принюхивался. Или к кому-то.
Урфин оказался у него раньше, чем сообразил, что делает.
– Чего тебе?
– Помощь нужна.
Копатыч оскалился, блеснув клыками.
– Кому она сейчас не нужна? Ничем тут помочь не смогу. Я не волшебник ни хрена.
Урфин повел бородой, прикусив губу. Дела совсем плохи.
– Выбраться никак, что ли?
Копатыч оскалился.
– Изнутри – нет. Я закрыл вход в коммуникации, но надолго не хватит.
Надолго не хватит? Урфин вздрогнул.
– «Слизь»?
Местный кивнул. Обреченно посмотрел на выход наружу.
– Только выбираться наружу. Есть вариант… Но там Роммель. И договариваться он не хочет. Все из-за вас двоих.
Урфин не ответил. Да, из-за них двоих, чего и говорить. Мальчишку подобрали они, мальчишку привела Чума, Чума хотела быть с Баркасом. А Роммель не любил, когда пропадал товар, и очень не любил, когда его Чума хотела быть с кем-то, кроме него. Была ли она с ним? Это уже вопрос третий, даже не второй. Ревность, как известно, границ не признает. И с ума сведет не то что мутанта, так и так сумасшедшего от самой своей жизни. Ревность мозг выжжет кому угодно.
Новый залп шарахнул значительно ближе. И даже чуть точнее. Пришлось прятаться за стойкой. Копатыч вздохнул, переходя в низкий злой рык.
– Сука Роммель, доберусь, голову оторву.
Урфин всмотрелся в его лицо. Или все же морду? Прям боевой медведь, скрещенный с не менее боевым вепрем. И весь дрожит от нервного напряжения. Чует что-то звериной частью оставшейся души.
– Что не так?
Копатыч выглянул, оценив близость подслушивающих. Рявкнул указание Лапе:
– Урфин, ты мне почти свой. И Баркас почти тоже. Я вас, засранцев, люблю. После Хэта так вообще. Мне с вами хотя бы немного человеком можно побыть. Но как быть, не знаю.
– Спасибо за откровенность.
– Да ну тебя в задницу с твоими манерами. Там, на улице, что-то плохое. Нутром чую. И это не «слизь». Хуже.
Урфин поразился. Как такое возможно?
– Есть куда от «слизи» уйти. Да и бороться с ней можно. А тут… Тут сейчас готовится что-то очень плохое. И тебя не отпущу, пока все на свои места не встанет. Ясно? Будешь до последнего рядом. Пока не скажу идти.
– Хорошо.
– Хорошо ему… Ребята там все уже погибли. Да и, сдается мне, прорываться не стоит. Чуешь?
Урфин не понял. Вслушался, пытаясь понять. Вслушался как мог.
На улице царила тишина. Прерываемая лишь сдавленными хрипами. И странным металлическим скрежетом. Копатыч подошел к дырке в стене, осторожно выглянул. И выругался так, что Урфину захотелось покраснеть.
– Выходим. Баста, карапузики, отсиделись. – Копатыч собственными руками распахнул входные двери. – На выход, русским языком говорю!
Урфин помог Баркасу, придержал как мог. Чума не отпускала. Ей помог Самса, подхватив Баркаса у Урфина. Все правильно, из Самсы боец, как из крабовых палочек крабье мясо. Никакой, как фарш из минтая.
