Труп с сухим, деревянным стуком грянулся о землю – и развалился на части.
Страшное присутствие покойницы пощекотало Казиму спину, заставило намертво стиснуть пальцы на рукояти сабли – и развеялось.
Тарик медленно кивнул, встряхнул меч и убрал его в ножны.
А потом так же неспешно развернулся к перекрытому камнем жертвенника тоннелю и с достоинством, низко поклонился черноте.
– Твоя просьба исполнена, о Манат, – тихо сказал сумеречник.
Казим перевел дух, отпустил помертвевшие пальцы с рукояти оружия – и понял, что под холмом орут с прежней силой. А кое-кто даже лезет вверх.
Приглядевшись, ушрусанец злобно фыркнул. Конечно. Мулла и имам, кому ж еще быть.
– Как смеешь ты, кафир, казнить правоверного без суда! – Имам остановился на приличном расстоянии от ушрусанского оцепления и принялся грозить сухим длинным пальцем.
Его поддержал мулла – зычным голосом, привычным к произнесению проповедей:
– Пусть лучше говорят: доблестного Джаффаля сожрали звери пустыни и он умер без погребения, чем рассказывают, что его убил неверный! И как! Ты принес в жертву правоверного! Как ты посмел, о сын греха! Ответишь за это по закону!
Толпа счастливо заверещала:
– Да! Да! Разоритель масджид! Подлый кафир! Чтоб вы все сдохли! Ты погубил правоверного ради языческого капища! Шарийа! Шарийа!..
И согласно, как огромный зверь, подалась вперед.
Ушрусанцы быстро переглядывались и кивали друг другу. Лучников – в линию. Один залп, и крикуны разбегутся по домам.
Словно уловив эти мысли, нерегиль приглашающе отмахнул ладонью шестерым айярам – те уже стояли со снаряженными луками.
Через мгновение гудящий в темноте дождь стрел зашикал и заколотил по толпе. Часть стрел зацокала по камням – недолет, в темноте ж стреляли, навесом. Но кто-то упал как подкошенный, а кто-то заревел от боли – ранили.
Толпа завизжала, откатилась – и обратилась в бегство.
На тропе остались лишь растерянно озирающиеся мулла с имамом.
Тарик криво улыбнулся.
И негромко, но очень внятно проговорил:
– Я очень удивлен, почтеннейшие, что с вами нет кади Таифа.
Те запереглядывались.
Нерегиль снова поднял уголок рта в улыбке:
– Ах да. Я совсем забыл. Он умер на рассвете, упав лицом в поилку для скота перед своим домом. Даже до молитвы не дошел, какая жалость…
Шамс ибн Мухаммад и Хилаль ибн Ибрахим принялись пятиться, но Тарик наклонил к плечу голову и улыбнулся широко, с видимым удовольствием:
– Куда же вы, почтеннейшие? Вы еще не рассчитались с богиней за то, что сделали!
– Мы не верим ни в какую Манат! – заорал имам.
– Ничего страшного, – окаменел лицом нерегиль. – Она в вас тоже больше не верит.
И, уже не сдерживая ярости, рявкнул:
– Шарийа? Шарийа?! Когда Катталат аш-Шуджан удерживали в чужом доме, а потом убивали – это тоже было по шарийа? Вы знали и молчали – почему?! Где же был ваш за-
кон, когда совершалось тайное убийство, про которое знали в Таифе все от мала до велика?!
Мулла вскинул руку:
– Не смей обвинять нас, о неверный! Приведи четырех свидетелей – и поговорим! А так – отцепись, пес, ты ничего не докажешь!
Тарик наклонил голову, как атакующая змея, и прошипел:
– Нет, не докажу. Но я тоже неплохо знаю ваши законы, о Шамс. Согласно установлениям шарийа, запрещается уничтожать храмы другой веры, разбирать их и обращать в масджид.
– Да как ты…
Тарик резко ткнул пальцем в камень-жертвенник:
– Вот это вы незаконно забрали из каабы и перенесли в масджид. И так – нарушили закон! Шарийа, говорите? Я научу вас почитать шарийа, который вы подзабыли!
И, оскалившись, выкрикнул:
– Взять их! Каждому по двести палок!..
Редкое в последнее время солнышко решило почтить эмира верующих: оно тускло посверкивало на позолоченных деревянных панелях стены. Резьба и золотое напыление слепили глаза простых верующих, входивших в зал Мехвар, удивляли и поражали разум тех, кто пришел в мазалима
