всякой страсти. А той ятрибочке было еще взаправду больно, она попискивала, особенно когда Абу аль-Хайр начинал мять ей груди. Вот и рабыню он тискал как следует, лизал торчавший из кулака сосок и изливался раз за разом. За этим-то проснувшаяся Утайба его и застукала.
Жена орала так, что слышали, наверное, все соседи. «В одной комнате! В одной комнате!» Да, так не годилось, по закону нельзя совокупляться с женщиной, не отпустив предыдущую. Тьфу ты…
Размышляя таким образом, Абу аль-Хайр поднял туфель и осмотрел его. Великоват, да и кому нужен башмак без пары? Отведя в сторону прорванную тростниковую занавеску, он прищурился и запустил туфлем в одного из учеников богослова – с напутствием:
– Вот тебе приветствие от мутазилита и ученика аль-Джахиза!
Мюриды аль-Хатиба как раз шествовали мимо: важные, кивающие головами, некоторые придерживали накладные бороды. Старик славился строгостью нрава и, дабы не вводить ни себя, ни слушателей в соблазн, не допускал на занятия в масджид красивых юношей. Так что особо смазливым отрокам приходилось навешивать на лицо трепаную паклю пристойной длины.
Туфель попал в цель: мюрид, получивший по темечку, взвыл и схватился за голову. Вокруг него тут же завертелось: кто-то нагибался за башмаком, кто-то воздевал руки и потрясал кулаками, чей-то ребенок ту же ухватил туфлю и подкинул ее вверх – и вот тут-то и началась подлинная свалка. Видимо, многие верующие сегодня искали пару к уже пойманному башмаку.
Удовлетворенно хмыкнув, Абу аль-Хайр опустил занавеску.
Точнее, он хотел уже опустить занавеску, как… Бац!
– О Всевышний! – жалобно воскликнул начальник тайной стражи.
Щель между плетеными полотнищами уже смыкалась, когда в нее влетел довольно большой миндальный орех. Орех угодил ибн Сакибу прямо в лоб, отскочил и сбил набок маленький стакан с чаем.
– Таа-ак, – созерцая растекающуюся по полотенцу лужицу, сказал себе Абу аль-Хайр.
Воистину, не следует человеку пытаться обмануть Всевышнего – ибо обманет его Всевышний и воздаст ему сторицей за неразумие.
– Господин?.. – тихо позвали за спиной.
– Говори, о Хусайн, – отозвался он, поворачиваясь в сторону невольника.
Тот степенно устраивался рядом с его циновкой прямо на земляном полу. Остальные посетители чайханы делали вид, что совершенно не замечают начальника тайной стражи и его доверенного раба.
Хусайна в Медине знали хорошо, очень хорошо. Мало кто из именитых жителей не имел с ним дел, а те, кто не имел, хотели бы завести полезное знакомство. Абу аль-Хайр подозревал, что его собственные сведения о состоянии невольника не так точны, как ему хотелось бы. Вроде бы получалось, что верткий шамахинец сумел припрятать около пятисот тысяч динаров – это не считая поместья под Ахвазом и пары домов в Куфе. Ну и стоимости утвари, ковров, невольников и рабынь в ятрибском доме. Когда город отстраивался после карматского налета, Хусайн развернулся вовсю: и участками спекулировал, и припасы втридорога сбывал, и сведениями об именитых гражданах торговал, не стесняясь. Один раз его уже брали по обвинению во взяточничестве и казнокрадстве: увезли в Куфу и там поместили в дом старшего катиба наместника. Пытали Хусайна на дыбе и у столба на солнце, требуя отписать казне имущество, – тогда-то и выянилось, сколько и где у него зарыто горшков с золотыми, сколько сундуков отдано на хранение, а сколько вложено в торговлю. Однако Абу аль-Хайр готов был дать на отсечение правую руку – это лишь треть истинного состояния ушлого шамахинца. Ну или половина. Остальное записано на подставных лиц и раскидано по квитанциям и чекам у менял и ханьских ростовщиков.
Наместнику Куфы, тем не менее, пришлось вернуть плута Абу аль-Хайру вместе с подробной описью шельмовского имущества – еще бы он не вернул. Ибн Сакиб послал наместнику домашнюю туфлю его любовницы. Туфля как туфля, на первый взгляд. А на второй – как ни крути, то была туфля младшей жены уважаемого куфанского кади. Поэтому наместнику пришлось отказаться от доли в имуществе пойманного с поличным казнокрада, от самого казнокрада и вообще от всяких воспоминаний об этом досадном эпизоде. А Абу аль-Хайр в ответ любезно забыл о том, что за прелюбодеяние любовникам предусматривается суровое наказание: либо сбрасывание со скалы, либо побивание камнями в яме, если уж рядом никак не отыскивается скала.
Так вот, бритый усатый парс сидел на полу у циновки ибн Сакиба и таращился на своего господина хитрыми совиными глазками.
– Ну? – нетерпеливо понукнул его начальник тайной стражи. – Нашли старика?
– Да, господин, – угодливо поморгал глазками Хусайн.
– Он что, и впрямь забыл дорогу в дом почтеннейшего ибн Мамдуха? Или уж сразу потерял голову? – со вздохом облегчения решил пошутить Абу аль- Хайр.
Сегодня неприятности воистину преследовали его. День начался со ссоры с женой, продолжился встречей с нерегилем халифа Аммара, оказавшимся самым обычным – только очень потрепанным и тощим – сумеречником. К тому же нерегиль, как выяснилось, был явно не в себе.
«Спятило ваше чудо-юдо, как есть спятило», – хихикал в усы Хусайн, рассказывая, как там было дело в подвале крепости. «Пока по лестнице спускались, думали – все, щас вязать будем. Сам с собой разговаривал, руками махал, крутился, от теней шарахался. Натерпелись мы, я вам скажу, господин мой, вперед надолго: бормотал он, башкой мотал и все, главное, адом грозился, тварь неверная».
Впрочем, не то чтобы безумие или бессилие нерегиля сильно подивили Абу аль-Хайра. Он, конечно, в детстве наслушался страшных сказок про
