Сторож брату своему

Величайшее Бедствие и про то, как опрокидывал города страшный аль-Кариа. Чего только в тех историях не было: и страшный говорящий меч, и волшебный крылатый конь бледной масти, и чтение мыслей. Да уж, бабушка часто его пугала: «Не будешь слушаться, придет аль-Кариа, заберет к себе в дом!» Вот только Абу аль-Хайр давно уже не ребенок, чтобы верить страшным сказкам. Аль-Джахиз учил, что следует отделять грубые вымыслы от поверяемых разумом истин. Все эти простонародные рассказы про Тарика – от невежества. Пусть глупцы верят в печень кита, который держит на себе землю, и в рог дьявола, и в то, что камень каабы некогда был белым, а язычники сделали его черным, и в свиток откровения о кормлении грудью, который якобы лежал под кроватью Сабихи и который сжевала овца, – да мало ли небылиц донесли до наших дней доверчивые передатчики хадисов.

Нет, сумеречников, конечно, не зря называют маджус, магами. Отвести глаза, заморочить видениями, погадать о будущем – это сумеречники могут. Но россказни про выходящие из берегов реки, джиннов и обрушенные одним взмахом меча ворота и стены – увольте.

Так что нерегиль не зря не стал распространяться о своей хваленой силе, только глаза опустил: не виноват же он, право, в том, что люди столько насочиняли. А что этот самийа безумен, причем изначально – так то для человека, давшего себе труд почитать не сборники-адаба, а исторические труды, никакой не секрет. Он, ибн Сакиб, верил Мискавайхи, когда тот цитировал легендарный труд Яхьи ибн Саида: мол, нерегиль повредился в уме еще на западе, пока пребывал в плену у врагов.

Обидно, что он, Абу аль-Хайр, позволил себя увлечь безумной надежде. Но нынешние времена настолько безумны, что никакая надежда не кажется в них чрезмерной. Обидно и то, что надежда не оправдалась.

Но, как говорится, лучше воробей наличными, чем павлин в кредит. Скоро на счету в городе будет каждый меч. Карматы, доносили лазутчики, уже разоряли стойбища таглиб. Поговаривали, что слухи о гибели вождя таглибитов, Абу аль-Хайджа ибн Хамдана, – истинная правда. Жаль, если так. Хороший был воин и на редкость порядочный человек.

С той стороны, где сидел Хусайн, донеслось вежливое покашливание. Что-то он задумался, забыв про беседу:

– Так где, говоришь, пребывал наш почтенный гость?

– В Куба-Масджид, – хихикнул невольник. – Прятался в кладовке для бумаги и письменных принадлежностей.

– С чего бы это? И где он сейчас?

– А там же и сидит, господин, как тушканчик в норе, и носу не кажет!

– Что это на него нашло? Или он так же безумен, как самийа?!..

Ну вот, теперь и это – да помилует нас всех Всевышний…

Юсуфа аз-Захири хватились совсем недавно – когда оторались на военном совете и пришло время приступать к действиям. За стариком послали, и обнаружилось: пропал великий языковед и знаток грамматики! Нет его ни в доме почтенного кади Исы ибн Мамдуфа, ни в масджид, где еще вчера собирал он слушателей в такой большой кружок, что каждому входившему говорили: «Повернись лицом к собранию!» Агенты с ног сбились, но повезло, поди ж ты, пройдохе Хусайну. Надо же, отыскал старикана…

– Ну?!..

– Почтенный шейх, – странно замялся невольник, – говорит, что не выйдет оттуда ни за что, ибо опасается мести соперников.

– Что?!..

– Да вроде как почтеннейший наставник ар-Руммати пустил в городе слух, что почтеннейший аз-Захири вовсе никакой не му’аддиб, а вовсе даже и му’аллим аль-куттаб.

– Тьфу ты как скверно…

Ну и денек! Ну и денек!

– И что, все поверили, что Юсуф аз-Захири учил не в знатных домах, а в школе?! За прокисший хлеб?

– Не извольте гневаться, о господин, но только теперь по всей Медине бегают ученики ар-Руммати и ибн Хабиба, поносят шейха и обвиняют его в занятиях презренным ремеслом – да накажет этих юнцов Всевышний за распущенность и злоязычие и возведение напраслины на брата по вере!

Недооценил он старикашек, ох, недооценил… Как быстро они объединились, грамматист и законник, перед лицом чужака-соперника! И какая изощренная клевета! Аз-Захири – школьный учитель! Ведь все правоверные знают: к принесению клятвы не допускаются люди, отдающие напрокат животных, ткачи и моряки, а клятва носильщика и школьного учителя имеет лишь половину законной силы. О Всевышний! Какое коварство!

– А что почтеннейший кади, у которого гостит шейх?

– Достойнейший ибн Мамдуф велел выкинуть все вещи шейха из своего дома и послал слуг отыскать его и отобрать всю подаренную одежду… – горько потупился Хусайн. – Сейчас они тоже бегают по всей Медине и размахивают списком изречений ибн Хабиба! А там, как ты знаешь, о господин, есть и такое: «Если ты спрашиваешь кого-нибудь о его ремесле и он ответит: школьный учитель! – бей его». Вот они и гоняют по городу с палками, штоб шейха побить…

– М-да… Пойдешь ко мне домой, скажешь госпоже, чтоб вынесли тебе абайю. С той абайей пойдешь в Куба-масджид, навертишь на шейха и в таком виде приведешь его к водосбору на той же площади. Да передашь госпоже, чтоб вынесли тебе ящик с письменными принадлежностями. Да чтоб чернил там было побольше. Понял?