Сторож брату своему

– Да, господин.

– Исполняй.

С улицы нахлынула новая волна ора и визга. Да что ж такое, а теперь кто едет?

Из-за колышащихся драных занавесок долетали отдельные, особо пронзительные вопли:

– Всевы-ыышнии-ий! Грядет День суда и отделения праведных! Совершите покаяние, правоверные! Совершите последнее омовение и наденьте ихрам!

Сколько же их развелось в последнее время, этих дервишей, кликуш, знахарей, побирушек, гадальщиков, астрологов, прорицателей и прочего сброда, выманивающего последние деньги из легковерных дураков. Особо злостных Абу аль-Хайр приказывал бить плетьми перед ступенями масджид и выгонять из города на западную дорогу. Без припасов. С остальными справлялся шихна. Амр аль-Азим не был склонен к человеколюбию и приказывал вырезать языки всем крикунам, накликивающим скорый конец света.

В прорехах тростниковых занавесей трепалось неяркое серенькое небо. Голос надрывался:

– Совершите тауба, совершите покаяние, омойте себя!

Нестройный крик рос, как волна, перекрывая заунывные возгласы одержимца. Откуда-то издали донесся женский визг. И отчаянные, заполошные вопли.

Так звучит паника.

Посетители чайханы недоуменно переглядывались, кто-то встал с ковра и пошел было к арке, за которой колыхались чахлые акации внутреннего двора. Оттуда донесся слаженный топот сапог.

Два айна, не таясь и не смотря по сторонам, влетели в комнату. На перекошенных лицах застыл страх.

Абу аль-Хайр медленно поднялся, шагнул к занавескам и поднял плетенку.

К востоку от города еще утром голубело ясное небо – дождило лишь над Мединой.

Теперь там не было неба. Желтая, дурного, рвотного цвета туча пыли клубилась и росла – выше облаков.

Под ногами карматов пылила Ула.

Посреди улицы, прямо в месиве грязи на коленях стоял голый худой человек с исполосованной плетями спиной. На бедрах болталась серая от ветхости повязка истрепанного ихрама. Он тянул к небу скрюченные худые руки и жалобно, тоненько выл. В стеклянных глазах на запрокинутом лице отражалось пустое серое небо.

– Идут!!! Идут! Гулы! Гулы-ыыы-ииииии! – вдруг завизжал безумец и затыкал пальцами куда-то вдаль. – Страшно, страшно, страшно, аааааа!!!..

Толпа стремительно редела. Озираясь то на сумасшедшего, то на растущую в небе тучу, люди пятились, вскрикивали и подвывали, пытаясь залепить ладонями бессмысленные, пустые от страха глаза.

* * *

Водосбор у Куба-масджид, ночь следующего дня

Разбрызгивая грязь в грузном галопе, серая кобыла Каойльна плюхала по открытому месту. Лаонец держался близко к гриве – над ним пару раз свистнуло. Стрелы с сухим щелканьем ударились о стену соседнего дома и безобидно, тростинками, упали на землю.

Зарево над полыхающими городскими кварталами превращало площадь в ало-рыжее озеро с черной рябью борозд и отпечатков сотен и сотен ног.

Поскуливающих людей гвардейцы сгоняли сюда весь прошлый день, до самой темноты. Обыскивали кварталы, вытаскивали из домов, отбирали лишнюю поклажу. Заставляли идти и спасаться горожан, не желающих расставаться с домашним скарбом. «Именем эмира верующих! Приказ – всем покинуть дома и укрыться в Куба-альхибе, Гамама-альхибе и в цитадели!» В раскрытые ворота низенького не то здания, не то холма с какой-то развалиной наверху толпа затекала медленно, с заторами и остановками на всхлипывания, крики и истерики. Опасливо поглядывая во влажную, уходящую полого вниз темноту входа, мединцы жались, плакали – но проходили внутрь. Повезло, что осень выдалась сухой, и альхибы в подземельях водосбора стояли с едва прикрытым дном. Теперь в длинных сводчатых залах эхом ходил не плеск воды, а шепот и плач сотен людей.

– Слева, на углу у лавки корзинщика, – тихо предупредила Финна, осторожно высовываясь за приоткрытую створку ворот.

Снова свистнуло, чиркнуло по камню – все так же далеко от ворот и от осаживающего коня Каойльна. Над восточными кварталами мерно гудел пожар, изредко взрываясь треском и искрами. Иногда слышался крик – многоголосый. Отчаянный. Кто-то решил перехитрить судьбу и отказался расстаться с нажитым добром. Но не перехитрил. Нападавшие убивали всех, кого находили в подвалах и домашних альхибах. Крик быстро сходил на нет.

Каойльн фыркнул и лихо соскочил с лошади. Под ногами чвакнуло.

– А чего там?

– А дрянь какая-то, чего, – сердито отозвалась сумеречница.

– Это они стреляли?

– Там даже головы не видно, на лужу тухлую похоже. Так что вряд ли, – морщась, заметила Амина.

Женщины отошли обратно в глубину привратного зала и сели на первой ступени уходящей вниз лестницы. Финна принялась разминать Амине спину, время от времени проходясь точечными ударами пальцев по позвоночнику и плечам. Амина кривилась и постанывала.