повязке.
– Вина неси! Барашка! Плов! Халву!.. – загомонили путешественники.
– Готовьте баню, – распорядился купец в пестрой одежде. – Эй, Рашид, ты и от бани откажешься из благочестия?
– Боюсь я, о Аби Ауф, – нахмурился Рашид, – что моя баня не будет походить на твою… Опасайся Всевышнего, сказано в хадисе, а то погибнешь. Я пойду под навес к слугам.
Личико скрылось за занавесом – и тут же высунулось другое: темнокожая девушка весело замотала кудряшками, засверкала зубами.
– Нубийка… – растянул морщины в сладкой улыбке старик-невольник. – Наши госпожи знают толк в красивых рабынях: недаром ибн Бутлан в своем трактате пишет, что нубийка из женщин-зинджей самая привлекательная и сладострастная…
Аби Ауф одобрительно хмыкнул. А Рашид плюнул еще раз, решительно развернулся и пошел обратно к пальмам, бормоча Открывающую суру Книги.
– Позволь мне проводить тебя, о господин, – спохватился старик.
И, поклонившись гостям, сказал:
– Пойду распоряжусь о еде и напитках, о почтеннейшие. А баня ждет вас – хаммам у нас с той стороны дома…
И, охая и придерживая поясницу, невольник засеменил вслед за стремительно удаляющимся Рашидом. Согнутая спина в рваном халате замелькала среди пальмовых стволов и быстро скрылась из виду.
…Прихватывая желтый жирный рис в горсть, Аби Ауф кормил с руки хохочущую, озорно откидывающуюся нубийку.
Отхлебнув из чашки, Маруф мрачно спросил:
– Что будем делать? Он к нам не присоединится, да проклянет его Всевышний! Ты говорил, что мы сумеем его подпоить, – и что? Как нам поступить дальше, о Аби Ауф?
С трудом оторвавшись от своего занятия – темнокожая хохотушка принялась вылизывать ему пальцы, – купец, наконец, отозвался:
– Грех и благочестие схожи, о Маруф: если человек предался пороку или аскетизму – пропал осел, прощай аркан.
И, приподнявшись на подушках, позвал:
– Эй, старик!..
Девчонка снова было приладилась полногубым ртом к его пальцам, но он отпихнул ее – не сейчас, мол.
Морщинистое смуглое лицо старого невольника сунулось между занавесями:
– Что прикажет господин?
– Когда наш друг уснет, залезешь к нему в седельную сумку, вытащишь письма и принесешь сюда. Потом положишь все обратно. Получишь за это полновесный дирхем.
Старик понимающе улыбнулся:
– Как прикажешь, господин. А вы будете, случаем, не из Мейнха?
– Мы из Ракки, – важно ответил третий купец, Хилаль ибн Мухаммад.
– Далекий же путь вы проделали, – понимающе покивал старик.
Приобнимая ластящуюся белокожую красотку – не иначе с северных границ, – Хилаль заметил:
– Говорят, эмир верующих задержится в Харате, а халиф – что солнце, о старик. Оно греет всех и всех дарит своими лучами.
– Иди уже, – отмахнулся от любопытствующего невольника Аби Ауф.
И поманил к себе нубийку.
Та пошла к нему на четвереньках, по-кошачьи выгибая спину и качая большим задом, обтянутым тонкими шальварами. Платье сползло на спину, груди призывно колыхались.
Тяжело дыша, Аби Ауф поднял к губам чашку. За этими разговорами он так и не успел ничего взять в рот – ни вина пригубить, ни плова попробовать.
Темная ручка метнулась с нечеловеческой быстротой, вино плеснуло – на колени, на ковер, на подушку, потекло вниз к локтю. Перехватившая запястье рука нубийки стала мокрой и скользкой – дерзкая девчонка окатила и его, и себя.
– Что ты делаешь, о скверная! – в ярости выкрикнул Аби Ауф.
В ответ девушка придвинулась совсем близко, так, что он ощущал тепло ее тела. Рядом под руками Хилаля постанывала белокожая: тот запустил ей руку под платье и сосал нижнюю губу.
С трудом оторвавшись от этого зрелища, Аби Ауф снова посмотрел на нубийку: та продолжала крепко сжимать запястье, бесстыдно улыбаясь. Он дернул руку, вино плеснуло снова.
– Ты не боишься, о купец? – засмеялась, показывая розовые десны, невольница. – Сейчас пост, ты не должен ничего вкушать до заката!
– Пусти! – строго приказал Аби Ауф – у себя дома он не позволял рабыням так своевольничать.
