Сторож брату своему

– Да проклянут боги этого выродка…

– Которого? Великого вазира? Или аль-Амина, подмахнувшего этот указ?

Наблюдая кислую гримасу на лице астролога, Мараджил злорадно раскрыла глаза:

– Ну что молчишь, Фазлуи? Хочешь в ров под стенами цитадели?

Астролог сейчас походил на загнанную в угол крысу: маленькие глазки отражали красноватый свет лампы и злобно блестели. Мараджил наслаждалась зрелищем и играла огромным сапфиром, свисавшим с золотой нити, перевивавшей косу.

Уступая настояниям законоведов – конечно, подкупленных главным вазиром, – халиф подписал указ, в котором отказывал сабейцам-звездопоклонникам в привилегии считаться зиммиями-покровительствуемыми. Им давался срок в три дня, чтобы обратиться в веру Али или умереть: эмир верующих, гласил указ, не может оказывать милости язычникам, поклоняющимся темным силам. Имущество казненных должно было отойти казне – вернее, увеличить состояние всесильного вазира. В последнее время размежевать личные средства Фадла ибн Раби и казенные становилось все труднее.

Взяв, наконец, себя в руки, сабеец снова расплылся в улыбке слаще патоки:

– О всесильная! О занавес благочестия и волна вечного океана! Наш город умоляет тебя о заступничестве!

Прежде чем пасть ниц у расшитого подола Мараджил, старый маг пустил слезу.

Поглядев на лысоватый седенький затылок, мать аль-Мамуна милостиво протянула:

– Поднимись, о Фазлуи.

Хлюпая носом, сабеец принялся лобызать грязный лоскутный коврик у себя под носом.

– Ну хорошо, хорошо, я вижу, ты раскаялся в своем упрямстве, старый козел. Я, так и быть, прощу тебя. Хотя, признаюсь, мне нелегко это сделать: я потратила на это путешествие две недели! Две недели – слышишь, ты, старый хрыч? – две недели я тряслась по топким лужам на вонючем верблюде, пережидая карматские засады в вонючих вилаятах, чтобы посмотреть в твои глаза… Что молчишь? Подними свою хитрую морду, ты, погань!..

По-змеиному изворачивая головенку, старый прорицатель покосился на свирепо оскалившуюся Мараджил.

– Ну?.. – мрачно выдохнула она.

Сабеец поднял голову и распрямил спину. Неожиданно спокойно встретил ее взгляд. И презрительно усмехнулся:

– Ты веришь этому перебежчику и отступнику по-прежнему. Да, моя госпожа?

Мараджил не смутилась:

– Тебе не хуже моего, Фазлуи, известно, что Джаннат-ашияни принял веру ашшаритов только для того, что выучиться в столичном доме мудрости. Они не преподают науку байинат-и-куруф, науку свидетельства букв, язычникам.

– Да-да-да… – прошипел астролог. – Когда этот ханетта исповедовал веру своей страны, он дал твоему сыну имя афтаб, солнце. А заделавшись ашшаритом, заявил, что численное значение его букв соответствует имени Акбар – прекрасному имени, прямо-таки божественному, согласно ашшаритским измышлениям…

– Я не желаю вникать в ваши дрязги, – отрезала Мараджил. – Джаннат-ашияни сообщил мне нечто тревожное – и я склонна верить его предсказанию. К тому же он царевич – хоть и изгнанный, но все же. А мы, люди царских кровей, чувствуем беду загодя. Скажи мне правду, о Фазлуи, и я заступлюсь за вас перед халифом.

Сабеец нахмурился и вздохнул. На улице по-прежнему неутомимо стучал и булькал дождь. Наконец, старый маг разлепил тонкие губы:

– В таком случае, моя госпожа, я не скажу тебе ничего нового.

И бестрепетно встретил взгляд широко открытых, разом наполнившихся темной тревогой глаз Мараджил.

– Ты права, о женщина. Таких дождей в эту пору быть не должно.

Мать аль-Мамуна медленно кивнула. Старец тихо, безжалостно продолжил:

– Равно как не должен был умереть эмир Шираза, которому я предсказал долгую и славную жизнь. А он умер – и как умер, о женщина! Подавившись рыбной костью… Клянусь полумесяцем бога Сина, этой кости не было в его гороскопе…

– Кштут пересох, – тихо продолжила Мараджил. – Такого никто не припомнит…

– Потому что такого еще не случалось, – отрезал астролог. – Равно как не приходило к нам бедствие, подобное карматам.

– Джаннат-ашияни говорит, что за ними видна… – тут Мараджил заколебалась, подыскивая слово, – …видна… тень.

– Тень, – согласно кивнул старый маг.

И строго, угрожающе поднял сухой длинный палец:

– А самая главная тень встает на западе, госпожа. Огромная. Страшная. Во все небо.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

– Сколько отмерено миру, который мы знаем? – тихо спросила женщина.

– Звезды говорят – три, самое большее, четыре года. Потом нас постигнут бедствия, каких вселенная еще не видела.

Мараджил медленно поднялась на ноги. Набросила на голову шаль. Кивнула невольнице, сидевшей у голой глиняной стены, и указала на дверной проем