его лица.
Аль-Амин поежился под пустым взглядом крылатого существа. Ангел смотрел из тени смерти, предупреждал о неизбежности гибели и распада.
– Я поехал наружу, – тихо – а почему, кстати, тихо? Кто здесь живет, кроме змей и скорпионов? – сказал он нерегилю.
– Да, повелитель, – пустым голосом отозвался Тарик.
Развернув упрямо мотающую башкой кобылу, аль-Амин обернулся. Самийа неподвижно сидел на таком же застывшем, словно неживом коне – и смотрел вверх, откинув голову. Мухаммад с неприятным холодком осознал, что нерегиль не рассматривает картину. Они с Сурушем смотрели друг другу в глаза – словно Тарик пытался получить у ангела ответ на какой-то давний, незаданный, но крайне важный для обоих вопрос.
Аль-Амин отвернулся – горечь в уголках губ запечатленного на фреске существа не оставляла никакой надежды. Там только тлен и смерть, печально улыбался Суруш. Все мы умрем.
Резво цокающая кобыла вынесла его на солнце, и наваждение отпустило.
Аль-Амин облегченно вздохнул. Да уж, действительно проклятые развалины. Оглянувшись, чтобы позвать самийа – сколько можно торчать перед этой облезлой стенкой? – он услышал быстрый топот копыт.
Через мгновение конь вынес Тарика наружу – и закрутился от нетерпения под ярким солнцем, грызя мундштук. Снова налетел несущий песок ветер, растрепал полы и рукава джубб. Аль-Амин придержал на голове высокую чалму: шайтан его дернул нацепить на себя это сооружение, перед кем ему здесь красоваться? Перед шакалами и сусликами?
– Ни одной газели за все утро, – пожаловался он нерегилю. – Спешимся?
Тарик как раз похлопывал Гюлькара по шее – ну а жеребец, выворачивая голову, пытался его укусить. Вот отродье нерегиль себе выбрал, нет чтоб ездить на кобылах, как все, – так нет, оседлал это бедствие из бедствий. Подлое четвероногое уже дважды куснуло Мухаммадову лошадь в бедро.
Нерегиль наконец справился со скалящим зубы Гюлькаром. Кивнул в ответ.
Поводья они примотали к старой кривой акации. Толкаясь мордами и сопя, кони принялись обгладывать трепещущие мелкими листочками ветки.
Теперь они стояли у самого подножия гигантских плит расползающейся лестницы. Тарик смирно ждал, пока аль-Амину придет что-либо в голову.
И вдруг, все так же не поднимая глаз, нерегиль спросил:
– И давно так, о повелитель?..
Где-то слева, под уходящей в небо стеной фасада, зашуршал песок, заскакала камушками мелкая осыпь. Взгляд аль-Амина метнулся туда – и тут же обратно:
– Давно – что, о самийа?
И халиф снова как-то воровато покосился в сторону притихшего оползня. Из низкого оконного проема выползала на кучу битого щебня длинная-длинная ящерица. Аль-Амин облегченно вздохнул. Повернулся к Тарику – и встретился с ним взглядом. У нерегиля оказались здоровенные, пустые, как у Суруша, глазищи. Они затягивали, как глубина колодца.
– Кто-то распугивает вокруг тебя дичь, о халиф, – шевельнулись, наконец, бледные тонкие губы.
Халиф передернул плечами.
И вдруг решился:
– Я ничего не пил. Ни сегодня. Ни вчера.
Украдкой посмотрел на нерегиля – тот отрешенно осматривал осыпающееся великолепие развалин с той стороны площади. На бледном фарфоровом лице, казалось, отражаются желто-красноватые блики солнечного света на кирпиче. Самийа вдруг вздохнул.
– Ну хорошо, хорошо… – Аль-Амин почти скрипнул зубами.
Проклятие, почему он, всесильный властитель, чувствует себя рядом с нерегилем нашкодившим мальчишкой?
– Вчера я пил. Но только с утра! А сейчас я трезв! Трезв!
И мне все равно кажется, что…
Под стеной снова зашуршало.
И вверх по позвоночнику полез, морозя спину, привычный страх. Цепенящий. Дурманящий. Сковывающий по рукам и ногам.
Под стеной шуршало. Смотреть в
– Тарик, что там?..
Очень хотелось залепить глаза ладонями.
– Очень правильная мысль… – тихо отозвался нерегиль откуда-то снаружи. – Хотя сейчас его там нет.
Оказалось, Мухаммад все-таки закрыл глаза. Его била дрожь. Крупная.
– Нельзя смотреть ему в глаза. Никогда.
– К-кком-му?..
– Аждахаку.
