ты? Ты решил проучить распустившего руки слабоумного засранца-мужеложца – и что? Тебя ангелы… – тут кот поднял голову и оскалился в небо, – … вздернули в петельке так, что на шее до сих пор след остался. Потому что, видите ли, Кля-аатва у тебя… Догово-ооор… А у людей? А?! У них договора – нет, что ли?!..
– Не знаю, Имру, – вздохнул Тарег.
Потрогал подживающее горло и выплеснул содержимое чашки на оранжевые цветы у ступеней айвана.
– Да срал я всем этим ангелам прямо на середину темечка, – прошипел Имруулькайс и, задрав лапу вверх, принялся вылизываться.
Нерегиль криво улыбнулся.
И снова зажмурился, подставляя лицо солнцу.
Тут из сада донеслись громкие крики, смех – и запинающийся, пьяный голос Абу Нуваса:
– Снова изъявляю тебе почтение, о обладатель светлого лика! Не соизволишь ли ты почтить нас новой декламацией, о Утайба ибн Науфаль?
– Кто-о?.. – удивился Тарег, приоткрывая глаз.
Имруулькайс обернулся к нему:
– Я так им представился. Когда я кочевал с бедуинами, то говорил, что мне покровительствует джинн, которого зовут Утайба ибн Науфаль. Не называться же мне именем поэта, который для них давно умер?
Молодые люди пытались подняться на ноги, хохоча и приветственно взмахивая руками. Зеленые листочки абрикоса шелестели на легком ветерке. Закат окрашивал небо в пурпурно-фиолетовые цвета. На крышах и беленых стенах дуканов лежали последние отблески огромного садящегося солнца.
Имруулькайс повернулся к своему противнику. Встопорщил шерсть между лопатками. И мявкнул:
– Тихо! Я принимаю твой вызов, о Абу Нувас!
Молодежь примолкла. Остальные посетители питейного заведения делали вид, что заняты своими делами, но тоже внимательно слушали.
– Это стихи на случай, – звучно проговорил джинн. – Среди развалин Касифийа есть старое кладбище. Однажды вечером я шел между надгробий и увидел на покосившейся плите изображение прекрасной женщины. Стройная и молодая, она сидела перед зеркалом – словно смотрясь в него последний раз и прощаясь с жизнью. У той могилы я и заночевал. Теперь же я хочу посвятить надгробию стихи.
Имруулькайс важно сел, поднял морду и продекламировал:
Плавно обернув вокруг лап хвост, Имруулькайс с достоинством раскланялся под восхищенные возгласы. Абу Нувас прижал к груди ладони:
– Благослови меня, о наставник!
Джинн важно кивнул сопернику, поднялся, подошел к Тарегу:
– Вот так вот! – и встряхнулся, вздергивая вверх хвост, как знамя. – Будут знать, с кем имеют дело…
Но нерегиль ничего не успел ответить – в дверном проеме показался семенящий и мелко кланяющийся хозяин:
– Сайида… сайида… – Ханец кивал, подобострастно жмуря узкие глазки. – Большого прощения прошу, там спрашивают тебя, сайида, совсем мальчишка спрашивает, говорит, срочная дела у него до сайида…
– Пусть войдет, – тихо ответил Тарег.
Джинн и Митама переглянулись:
– Это кто? – поднял уши кот.
– Сейид!..
Это был Абид ибн Абдаллах. Взмахнув полами штопаного бишта, он влетел на террасу и с деревянным стуком обвалился на доски пола:
– Сейид!.. – Юноша чуть задыхался – видно, бежал сломя голову.
– Что случилось, о Абид? – спокойно поинтересовался Тарег.
Молодой человек любопытно стрельнул глазами в сторону черного кота – о джинне-поэте, декламирующем в винной лавке старого Хунь-линя, уже был наслышан весь город – и выпалил:
– Тебя ищут по всему Харату, о сейид! Халиф тебя требует…
И, с облегчением выпустив воздух, провел рукавом по потному лбу.
– Зачем ты бежал, как стадо верблюдов? – удивленно поднял уши Тарег. – Меня и так нашли бы дворцовые слуги…
– Отец послал, – тихо ответил юноша – и снова покосился на кота.
Тарег кивнул – говори, мол, не стесняйся. И Абид сказал:
– Батюшка велел предупредить вас, сейид. Халиф наш – да продлит его дни Всевышний!..
