– Комбинат? Вы говорили с КейСи. Странно. Да, когда-нибудь на нас нападут, и мы будем драться. Чего я прошу взамен, так это помочь нам и драться на нашей стороне, когда придет время.
Он почувствовал колебания Медоуза и подавил волну разочарования и гнева и мысль: я думал о тебе лучше.
– Я знаю, что это большой шаг. Мы просим вас отрезать себя от мира натуралов. Но на самом деле это уже произошло, не так ли, доктор? Обычный мир отринул вас. Он охотится за вами как за диким животным. Разве вам есть что терять?
– Нет, – сказал Медоуз спокойно. – Кажется, уже нет. – Он поднял голову. – Я с вами, приятель.
Блоут счастливо хохотнул.
– Прекрасно. А теперь я должен кое-что…
– Еще одна вещь. Когда Спраут вернется, я должен выяснить, что случилось с Тахионом. Если у него проблемы, я со своими друзьями должен буду вытащить его. После этого я буду счастлив помочь вам.
Ой-ой-ой, подумал Блоут. Он продолжил там, где остановился.
– Кое-что спросить у вас. Что вы думаете об Иерониме Босхе?
Глаза Медоуза засияли.
– Я люблю его, приятель. Он лучший. Он и Мауриц Корнелис Эшер. И, э, Питер Макс.
Когда Марк ушел, Кафка сказал:
– Ты должен был послать его к Блезу искать Тахиона. Это было бы забавно.
Студенистые бока Блоута закачались. Побежала черная слизь.
– Они оба нужны мне, – сказал он. – Мне нужна вся помощь, которую я смогу привлечь.
– Но тебе все-таки хочется сказать ему, не так ли? О Тахионе.
– Блез – он как силы природы. Я не решусь бросать ему вызов. Он уничтожит нас всех. Все, что я могу, – это сдерживать его страсть к насилию, и то только здесь, на острове.
Кафка защелкал хитиновыми суставами.
– Когда-нибудь, Кафка. Когда-нибудь мы встретимся с натуралами лицом к лицу и победим. Тогда, возможно, Марк Медоуз услышит кое-что, что заставит его брови взлететь от удивления. И тогда, возможно, Джек Попрыгунчик сожжет милашку Блеза, мать его, Андриё, дотла.
– Когда-нибудь.
– Здесь мы в безопасности, – сказала КейСи Стрэндж. – Люди Блоута держат зевак подальше отсюда.
Марк сглотнул и конвульсивно кивнул. Он не поднимал взгляда от своей работы.
– Еще минуту. Не отвлекай меня.
Металлический стол был кривым, его крепления грохотали при каждом случайном порыве ветра, дующего сквозь щели лачуги, собранной из ДВП.
Свет от спиртовой лампы был тонким и нитевидным, словно пульс умирающей женщины. Неидеальные условия. Но Марк был в своем роде художником, который знал, как обойти ограничения своего окружения и своих средств передачи информации. Это была привычная задача, даже спустя столько месяцев, которые он не удосужился посчитать. Занимаясь ею, он даже обретал некое убежище: от мыслей, от требований, которые мир предъявлял ему и которые он, по всей вероятности, не был способен выполнить.
КейСи села и подтянула колени к подбородку. Ее глаза сверкали как монеты в свете ламп, когда она смотрела, как Марк отмеряет порошок в сверкающие цветные горки.
Что-то мелькнуло в глазах Марка. Его рука дрогнула, но ни одна крупинка из драгоценного порошка не просыпалась. Даже Блоут не смог получить то количество вещества, которое нужно было Марку. Его едва хватало, чтобы вызвать двух его друзей, и то всего лишь на час. И возможно, не тех двух, которых выберет он сам.
Он в нерешительности опустил руку на тонкую холодную столешницу.
– Мне кажется, с Тахом что-то не то, сказал он. – КейСи подвинулась с мышиным шелестом. – Это на него не похоже. Он бы никогда не бросил клинику. Он сильнее, чем был в сороковые. Клиника сделала его сильным. Она дала ему смысл жизни.
– Кончай уже! – ее голос звучал как латунные костяшки по стальному хирургическому столу. – Он бросил тебя, бросил джокеров, и тебя, и, мать его, всех. Иногда люди просто разворачиваются и уходят от тебя, усек?
Он опустил голову и закрыл глаза от боли. Она мгновенно оказалась рядом, положила руку на плечо.
– Мне очень жаль, детка, – сказала она. – Я получила несколько довольно жестких уроков в жизни. Стала очень циничной, о’кей? Мне не стоило вываливать все это на тебя.
– Нет, – сказал Марк. – Нет, не о’кей. Я все еще не могу поверить, что он предал меня. Я думаю, с ним что-то случилось.
Ее ногти впились в его руку.
– И что ты собираешься делать?
