Но в гуще этого ужасающего хаоса еще оставались живые солдаты – раненые, они не могли выбраться сами и дышали гнилостным ядовитым воздухом.
Она сконцентрировала свое зрение и, аккуратно огибая зоны мертвой материи, двинулась к ним. Они визжали – она не знала, отчего именно, от боли или от страха перед ней, но четко исполняла приказ: найти все раны и обработать самые опасные из них шелком. Некоторые солдаты, увидев ее, теряли сознание, другие смотрели на нее так, словно видели подобное каждый день. Нандзи поднимала их по двое за раз, укладывала на гамак из паутины, похожий на носилки, и относила к фиакрам, которые ждали их ярдах в ста за линией фронта. Две женщины верхом на лошадях ждали ее у экипажей, с тревогой следя за каждым ее шагом, – боялись, как бы она им что-нибудь не сделала.
– Мы знаем, кто ты такая, – сказала одна из них, замахнувшись на нее кинжалом. – Мы слышали, что ты натворила. Хоть ты и помогаешь нам сейчас, все равно ты монстр. Давай проваливай, не заставляй нас смотреть на тебя слишком долго.
И новую партию раненых повезли оттуда в импровизированный полевой госпиталь при цитадели, оставив Нандзи одну в темноте.
Воланд вздохнул, когда прибыла новая партия. От криков раненых у него звенело в ушах. Небольшая команда мужчин и женщин выносила пострадавших из фиакров. Они подъезжали снова и снова, а Воланд лишь гадал, кончатся они когда-нибудь или нет.
Он закатал рукава рубашки и попытался ослабить взрывающийся ошейник, конфискованный Бриндом у одного культиста. Воланд был вне себя от гнева, когда его заставили надеть этот унизительный предмет, но ему быстро объяснили, что, если он не будет выполнять приказ, ошейник взорвется и снесет ему голову за одну секунду.
Он предпочел остаться в живых, по крайней мере пока.
Воланду предложили относительную свободу в обмен на его профессиональные навыки. Он был готов на все, только бы выбраться из темной камеры самому и вытащить Нандзи. Нельзя было упустить такую возможность.
С тех пор он спал всего два часа. Другие доктора, которые пришли подменить его на это время, опасливо косились на него самого и на его ошейник. Время от времени, пока он работал, к нему подходил солдат – проверял. Санитарки и санитары перешептывались за его спиной, не раз и не два он слышал слово «мясник» и все время задавался вопросом: неужели так проведет остаток своих дней великий доктор Воланд.
Восемь рядов матрасов с лежавшими на них ранеными тянулись перед ним, уходя в темноту, похожую на тьму пещеры. Врачей, кроме него самого, было всего двое, обе женщины, не столь умелые, как он. Они склонялись над больными, их тени накрывали лежащих предвестницами скорой смерти. С десяток волонтеров сновали между рядами, помогая раненым справляться с самыми простыми нуждами или выполняя указания врачей.
Пострадавших размещали согласно степени тяжести полученных ими ранений. В одну сторону – переломы и вывихи, порезы, ссадины, проколы легкого, в другую – серьезное кровотечение; солдат принимали в госпиталь и определяли их место в нем в зависимости от того, насколько велики были их шансы на выздоровление. Легкораненых устраивали в дальних углах палаты, в то время как к Воланду поступали полумертвые и умирающие. Сначала временное латание ран, слишком жестоких, безнадежных по своей природе, казалось ему бесцельным занятием; но они все прибывали и прибывали. Он улыбался от сладкой мысли о Нандзи всякий раз, когда на стол ему попадал человек, чьи раны были обработаны ее паутиной.
Сама Нандзи приходила в импровизированный госпиталь между вылазками. В человеческом обличье, конечно. Ей хотелось знать, как ее шелк действует на раны. Он выступал в качестве коагулянта, не отторгался организмом, и, значит, она спасла немало жизней.
– Но они все равно смотрят на меня и говорят гадости, – жаловалась Нандзи, уткнувшись ему в плечо и стараясь не плакать. – Они нас ненавидят, по- настоящему ненавидят. Они ненавидят меня, что они говорят обо мне…
Он знал, что ей приходится тяжелее, чем ему самому, ведь она – редчайший и драгоценный проект, а люди всегда боятся того, чего не понимают.
Глава сорок шестая
Армия захватчиков вгрызалась все глубже в город, и Бринд отчаялся. Полоса городской земли в четыреста ярдов шириной – огромный кусок территории Виллирена – уже была украдена у защитников. От сравнительно отдаленного кладбища обломков, бывшего когда-то портом Ностальжи, враги дошли уже до центра и теперь занимали улицу за улицей в Шантиз, спускались по западным склонам холмов Пустошей.
Через несколько часов, по оценкам Бринда, еще более тысячи человек должны были расстаться с жизнью.
Седьмой драгунский был разбит, его остатки пополнили собой ряды Второго и Четвертого. Пехота вынесла основную тяжесть вражеской атаки, ее потери составили десять тысяч человек. Гаруды докладывали сначала, что все больше и больше врагов приближаются к городу на кораблях, потом стали говорить просто: вражеские войска входят в город.
Когда на город опускалась ночь, повсюду наступало странное спокойствие. Казалось, неведомая раса и их предводители-румели не готовы воевать в отсутствие солнечного света. Бринд помнил, как реагировали на изменения в освещении пленные окуны, так что, возможно, они действительно как-то зависят от солнца.
Солдаты стояли в молчании под холодным звездным небом, ждали и неотрывно следили за контурами зданий, не зашевелится ли там что-нибудь – на всякий случай. Но тьма означала передышку, возможность для обеих сторон собраться с силами. А еще это время для освобождения душ умерших, и потому повсюду распускались торжественные мрачные цветы погребальных костров, вознося к небу запах горелой плоти.
