– Ей никто не запрещал. С вашей стороны идут ограничения. Не волнуйся, она получает компенсацию.
– Я не о том. Очень красивое кружево, красивое платье. Жаль, что такая красота пропадает там, где ее почти некому оценить.
– Ну, – медленно произнес мужчина, – ее оценил я.
– Хельге должно быть приятно. Похоже, они неплохо к тебе относятся.
Я имела в виду жителей деревни, конечно.
– Их жизнь во многом стала лучше. – Он пожал плечами. – Но я не хочу говорить о деревне и о людях.
– Тогда чего ты хочешь?
– Тебя.
Я отшатнулась и подняла голову, пытаясь понять, шутит он или нет.
Не шутил. Следил за каждым моим движением, чуть прищурившись, и напряжение, исходящее от мужчины, я ощущала физически.
– Нет, – медленно покачала головой. – Ты же сказал, что не собираешься меня еще и мучить, прежде чем убить.
– Кто сказал, что я буду тебя мучить? – удивился он. – Мое желание не предполагает причинение тебе боли. Скорее даже наоборот.
– А если я… откажусь?
– Я надеюсь, ты этого не сделаешь.
Я сглотнула и поежилась; вдруг стало прохладно.
– Ладон, я не могу. То есть… Погоди, я объясню! Сил сопротивляться тебе у меня не хватит. Ты можешь взять все, что захочешь. Только знаешь, я у тебя в замке, жду, когда ты соберешься меня убить, знаю, что семья сходит с ума, знаю, что мой друг, который виновен лишь в том, что папа когда-то его, бездомного котенка, спас, погибнет из-за меня. И птенец, которому нужна помощь, который никогда не будет видеть, не выживет без меня. Просыпаясь каждое утро, я думаю: как это произойдет? Каким способом? А вдруг он сейчас придет? Засыпая ночью, желаю маме, папе, сестренкам и братику спокойной ночи. Пытаюсь сказать Рысу, как я его люблю. Потому что не знаю, проснусь ли наутро, будет ли в моей жизни новый день.
Все, что мне остается, – это мечты и воспоминания. Воспоминания о семье, а мечты о любви. О той свадьбе, о которой я мечтала, о человеке, который бы любил меня и защищал, о детях. И эти мечты, они как спасение, они постоянно со мной, я ухожу в них и не думаю ни о чем. Ты забрал у меня семью. А сейчас хочешь забрать последнее, что у меня осталось.
Я умолкла, переводя дух. Ладон молчал, ничем не выдавая реакцию на мои слова.
– А еще мне очень нравится это платье. И знаешь, невинных хоронят в белом. Меня же можно будет похоронить, да?
Он приблизился. Почти вплотную, так, что я ощутила едва уловимый приятный запах.
– Тебе нравилось спать рядом. – Он говорил тихо, но каждое слово я пропускала через себя, не в силах оторвать взгляда. – Ты помнишь, как мы спали? Как ты прижималась, обнимала, как бормотала что-то во сне? Скажешь, это было из великой ненависти ко мне? Или из желания сохранить свои мечты? Ты не Морриган, которая просчитывает каждое свое движение и каждое слово. Тебя выдает твое поведение. Скажешь, тебе не нравится, когда я касаюсь твоей спины?
С этими словами он осторожно коснулся кожи у самого края платья на спине.
– Болит? – прошептал он.
– Это жестоко, – ответила я. – Меня всегда любили больше, чем нужно. Я привыкла к этому. К объятиям, к заботе. А ты в один миг меня этого лишил и теперь упрекаешь, что я ищу тепла.
– Почему же, – Ладон усмехнулся, – вовсе не упрекаю.
Мне тяжело было говорить. И от волнения, и от страха, и от преступной жалости к себе. А еще от расстояния между нами, неприлично маленького.
Ладон избавил меня от необходимости отвечать. Вдруг резко отстранился и отошел к столу, где валялись какие-то свитки и лежали раскрытые книги.
– Иди сюда. – Он уселся в удобное на вид кресло. – Элла, подойди.
Неуверенно, все еще опасаясь мужчины, я подошла.
– Садись.
– Куда?
Он удивленно на меня посмотрел, но глазами указал на колени.
– Давай быстрее.
Наконец он сам обхватил мою талию и заставил усесться к себе на колени, как тогда, в библиотеке. Неловкость сменилась весельем, когда я едва не свалилась на пол, запутавшись в юбке.
– Как же ты дожила до семнадцати лет? – вздохнул мужчина и пододвинул ко мне небольшой кусочек пергамента. – Я обещал тебе письмо к родителям. Пиши.
Медленно, все еще не веря в собственную удачу, я взяла карандаш.
