Потом это ушло, ушло навсегда. Ушло, когда над Боргильдовым Полем сгустилась тишина, когда затихли стоны умиравших.
Оно ушло, и вместе с ним ушла валькирия Рандгрид, Разбивающая Щиты. Так родилась Райна, наёмница; и валькирия, даже после встречи с отцом, не могла вновь ощутить именно этого чувства, этого дивного порыва в груди, окрылённости, невесомости, всемогущества.
Здесь, на вершине Мирового Древа, валькирия вновь стала собой.
Трактирщик, асы, Асгард и даже отец с матерью – могут чуть-чуть подождать. Совсем немного, самую малость, пока она постоит тут, на вершине, вдыхая полной грудью, пусть даже и сама она меж жизнью и смертью, и владения Соборного Духа – самое настоящее царство мёртвых.
Она стояла и стояла, то зажмуриваясь, то вновь открывая глаза. Дивные видения словно сами впитывались сквозь веки, вплывали в глаза, властно вступали в сознание. Взор Райны проникал всё дальше и дальше, охватывая разом и близкое, и дальнее, вырываясь на простор Упорядоченного, оставляя позади смутные серые области, где они со спутниками недавно прорывались с боем; она вновь видела и дорогу мёртвых богов, видела и то место, где они оставили выведенные из Хьёрварда души; видела мёртвый мир, где они встретили Фенрира, – видела весь их путь.
Перед ней словно раскатили многоцветный бархат, с щедро рассыпанными по нему каменьями: опалами и яхонтами, бирюзой и агатом, рубином и смарагдом, хризолитом и халцедоном, адамантом и синим сапфиром.
Бархат уходил в бесконечность… за которой, однако, угадывался и великий предел. Предел, за которым кончалось всё, приведённое к порядку, всё, подчинённое закону, и где за огнистой полосой начинались владения Хаоса.
Даже мимолётно касаться их взглядом было мучительно, и Райна поспешно отвела глаза. Тем более что цветистый ковёр Упорядоченного послушно развёртывался перед ней, капельки огоньков словно вырастали, оказываясь скоплениями живых миров, и плоских, и имеющих вид шара. Она видела их скопления и цепочки, видела одиноко мерцающие искорки, видела всё буйство Межреальности; глаза её словно обрели волшебную способность во всех деталях различать всё, на что обращались.
Это было по-настоящему божественно. Всё, всё лежало у её ног, всё Упорядоченное до самого дальнего края; и валькирии казалось, что в сущем уже не остаётся ни тайн, ни секретов, ибо никакой тайне не остаться сокрытой, когда она, Райна, стоит здесь, на вершине Мирового Древа, обозревая, словно истинный Творец, свои владения.
Восторг, горячий и всепоглощающий, затопил воительницу. Цель достигнута, ничего большего уже не нужно и никогда нужно не будет. Достаточно замереть здесь, меж миром и небом, меж рождением и смертью, чувствовать струящийся сквозь тебя вечный поток Силы и наблюдать, просто смотреть на вечно изменчивую ткань Упорядоченного, вспоминая собственные метания там, в тварных мирах, со снисходительной усмешкой, как взрослый вспоминает собственные детские игры.
Она добилась всего, она достигла цели, она воплотилась, сделавшись той, кем единственно и достойно сделаться живому существу, неважно, смертному или бессмертному.
Осталось только внимать и вбирать.
Отец?.. Что-то такое там, да, смутное. Мать? Ну да, ну да, Райна вроде б направлялась сюда… или нет?
Нет конечно же. Что значит всё мирское и суетное пред этой картиной? Пред миллиардами миллиардов судеб, что могут развернуться перед ней? И, кто знает, может, она сумеет не только взирать, но и менять?
Сила, тёплая Сила вливается в вены, мягко распространяясь по всему телу. Валькирия забыла о высоте и времени, она бессмертна и неуязвима, и таковой пребудет вовеки.
Интерлюдия 4
Путь по тёмной пуповине начинал казаться Аррису и Ульвейну поистине бесконечным. По их собственному счёту, по счёту дней Обетованного, которым пользовались подмастерья Хедина, уже миновало добрых две недели. Эльфы не испытывали нужды ни в еде, ни в питье, всего – благодаря магии – взято было с преизлихом. Если что им и грозило – так это помереть со скуки, ибо сражаться тут оказалось совершенно не с кем, как и разгадывать какие бы то ни было секреты и тайны. Они по-прежнему шли словно по тоннелю, мягкому, но очень прочному, не дававшему им удалиться хоть сколько-нибудь далеко от оси потока.
Cкорость течения Силы всё нарастала, хотя теперь уже не так быстро – магическое русло сужалось по-прежнему.
Эльфы почти не говорили. Ими обоими овладевала странная и глухая тоска, точно не выполняли они особо важное, небывалое, никому ещё не выпадавшее задание самого повелителя Ракота, а тащились чистить орочьи отхожие места.
– Ещё немного, и стану словно какой-нибудь гном, – простонал наконец Ульвейн. – Словно гном, перебравший эля, или – что там у них ещё? – гномояда, и теперь только и ждущий повода помахать кулаками. Дожили, нечего сказать!
– Да уж, о быкоглавцах вспоминаю с нежностью, – буркнул Аррис.
Тёмный эльф сидел скрестив ноги и закрыв глаза. Последнее время он впадал в это состояние всё чаще и чаще, после того как они с Ульвейном, как заведено, «возглашали хвалу Аэтеросу», готовясь отойти ко сну.
Cпутник Арриса, всё замечая, однако, не задавал товарищу вопросов. Эльфы строго хранили право каждого на известные странности – ровно до того момента, пока они не начинали мешать другим.
