бабьи разговоры. – Маюни тоже, наверное, лишь о сем и мечтает, надеется, мучается. Эвон, какой тугой и горячий…»
Срамные мысли вызвали горячие волны внизу живота, а волны – воспоминание об уродливых тварях, что терзали ее беззащитное тело; их тяжесть, смрад… Боль…
Похоже, Устинья слишком уж явственно содрогнулась от воспоминаний – Маюни закрутился, повернулся лицом, ткнулся губами в плечо, рукой провел по груди… Конечно же, случайно. Ведь темнота…
– Ус-нэ, что с тобой? Тебе холодно? Поддувает? Колет где-то?
Девушка откинулась на спину, и остяк оказался сверху.
«А ведь Маюни спас мне жизнь… – продолжали мучить казачку путаные мысли. – И это единственное, чем я могу его отблагодарить. То, чего ему так хочется, о чем все его мысли… Если уж менквов стерпела, нечто ради Маюни маненько потерпеть не смогу? Чуть потерпеть, но зато он будет счастлив. Разве он не заслужил?!»
– Тут где-то мой пояс, Ус-нэ. Не наколись на него!
– Ты хочешь этого, Маюни? – спросила девушка.
– Чего?
Руки Устиньи скользнули вниз, и прикосновение пальцев достаточно ясно показало, о чем идет речь.
– Я… Этого… – громко сглотнул паренек.
– Так сделай это. Немедленно! Или я передумаю… – Устинья откинула голову, закрыла глаза и прикусила губу, готовясь терпеть.
Маюни, похоже, действительно уже давно был истерзан желаниями и ждать, колебаться не стал – войдя резко и жадно, с нетерпеливостью голодного хищника, наконец-то схватившего добычу, стремившегося завладеть всем, что только успевает, пока нежданную удачу не отобрали. Но… Но Устинья не ощутила никакой боли. Ни боли, ни омерзения, ни ненависти. Разве можно ненавидеть ласкового, как кутенок, Маюни? Это был он, ставший теперь совсем уже близким. А без боли и омерзения происходившее было…
Девушка обняла паренька за спину, прижав крепче, обхватила ногами, тяжело дыша. Готовность перетерпеть небольшое мучение ради преданного шаманенка быстро сменилась согласием потерпеть и подольше… Даже сильно дольше… И даже…
Паренек вдруг мелко задрожал, напрягся, застонал, выдохнул и обмяк, так и оставив Устинью в смешении непонятых ощущений. Но теперь она с огромным облегчением поняла, что если рядом будет именно Маюни, то не так уж и страшно отдаваться мужскому желанию хоть каждую ночь подряд.
Девушка повернулась на бок, нашла ладонью лицо паренька, провела пальцами по щеке, погладила по голове, плечу:
– Теперь можешь прижиматься смело, мой храбрый следопыт. Колоться ничего не будет.
– А если будет? – обиженно ответил шаман.
– Если будет, – рассмеялась Устинья, – тогда колись!
Она придвинулась и несколько раз его куда-то поцеловала. Поди разбери в темноте – куда?
Утро Маюни встретил с таким чувством в душе, словно родился заново. И сил прибавилось, и дышалось легче, и небо голубее стало, и солнце ярче. К далекому, стоящему у самого горизонта лесу он домчался еще до полудня, даже не запыхавшись, и с легкостью вычислил среди редко стоящих деревьев с десяток самых удобных стволов, решительно их свалил и за комли потянул к морю. Поднять все десять за раз у него, конечно, не получилось – но молодой шаман не сдался, взяв сперва пять, протащил их две сотни шагов, потом вернулся за остальными, протянул вперед уже их, вернулся…
Путь, понятно, занял остаток дня и изрядную часть ночи, но Маюни справился, возле стоянки порубил с хлыстов ветки и сложил высокий костер, возле которого удалось наконец-то развесить заледеневшую одежду казачки.
Жаркий костер из веток прогорел, понятно, куда быстрее, нежели обычные дрова, но прогреть платье и кухлянку его тепла хватило, и еще воду вскипятить удалось, чтобы запарить густое мясное варево.
Когда паренек забрался под покрывало, его встретили объятия и поцелуи:
– Ну наконец-то, Маюни! Я уже извелась вся, так долго тебя не было!
– Ус-нэ, милая моя Ус-нэ! Как же я соскучился!
– Ой! Какой ты холодный!
– Прости, Ус-нэ, это малица. Сейчас я ее сниму…
В полной темноте, совершенно обнаженные, они по очереди поели из котелка, после чего, разгоряченные, вытянулись во весь рост, прижимаясь друг к другу. И Устинья отнеслась к этому с легкостью, ибо это был ее Маюни, которого приятно обнимать и целовать. А кроме того, она больше не боялась боли. Теперь в девушке не осталось больше ничего, кроме любопытства к тем странным ощущениям, которые она так и не успела толком ощутить.
– Милая моя Ус-нэ… – неуверенно спросил молодой шаман. – Скажи, а вчера…
Казачка не дала ему закончить вопроса, закрыв губы поцелуем. Маюни понял, что это и есть ответ, – приподнялся и тоже на ощупь начал тыкаться губами в ее плечи, подбородок, грудь, шею… К счастью, столь неуклюжие ласки не заняли у него много времени, и он оказался сверху. Устинья чуть развела ноги, согнув их в коленях, и замерла, с интересом прислушиваясь к тому, что сейчас будет происходить.
