Митаюки провела этот долгий вечер, как обычно, под сполохами северного сияния, сидя на коленях, подложив под себя небольшой обрывок шкуры товлынга, оставшийся при раскрое одной из кож. Юная чародейка внимала окружающему миру, она сливалась с его светом и тьмой, с его ветром и шелестом волн, с его холодом и солеными запахами, его вкусами и звуками. Она сливалась с миром, впитывала его, растворялась с нем, звучала его песнями, забыв обо всем остальном…
Но подступила ночь, из далекого острога донеслись запахи вареного мяса, кислой бражки, песни отдыхающих ватажников. Пора было возвращаться в мир.
Митаюки сделала еще один, прощальный, глубокий вдох и, негромко напевая песню ветра, поднялась, подобрала подстилку, пошла вдоль берега, все еще сохраняя в себе чувство единения с островом и морем, с волнами и ветром, с отблесками небесного сияния и шелестом прибоя. Шла спокойно и устало, как всегда, – и потому не сразу заметила творящуюся совсем рядом странность.
Чайки!
Чайки невозмутимо бродили по берегу, ковыряясь в выброшенных морем водорослях, выискивая среди гнили какие-то невидимые вкусности и жадно их глотая. Совсем рядом кормились, всего лишь на расстоянии пары шагов.
Митаюки остановилась, посмотрела на них, на старую ведьму, что склонила набок голову на мысу, где пела рядом с ученицей. Проверяя случившееся, чародейка подняла руку с тряпкой, резко опустила – и ничего! Чайки словно не замечали близости человека, занимаясь своими полуночными обеденными делами.
– Обнаглели?! – Девушка передернула плечами, стряхивая наваждение, избавляясь от песни волн и ветра в душе, от пропитавшего тело мира. И в тот же миг птицы шарахнулись, бросились врассыпную, взметнулись в воздух, торопливо взмахивая крыльями и недовольно крича.
Митаюки посмотрела на свою руку на просвет – и довольно рассмеялась:
– Нормальное тело, уважаемая Нине-пухуця! Самое обычное, ничуть не прозрачное. Неужели они меня не видели?!
– Когда колдун созвучен миру, дитя мое, когда он не отличается ничем от воздуха, света, ветра, живущего в пустоте, как можно заметить его простому смертному? – наставительно ответила служительница смерти. – Взгляды проходят сквозь него, уши не слышат его движений, носы не чуют его запаха. Его просто нет ни для кого, кроме него самого.
– Значит, я смогла? – вскинула подбородок родовитая сир-тя. – Я выдержала твое испытание?
– Да, – признала кровожадная старуха. – Ты поднялась еще на одну ступень мудрости.
– Если так, – прищурилась Митаюки, – то ты, как моя учительница, должна меня наградить!
– Разве постижение мудрости не достойная награда для ученицы?
– Разве постижение мудрости учеником не есть гордость и радость учительницы?
Нине-пухуця закаркала, изображая смех, и кивнула:
– Пусть будет так. Скажи, чего ты хочешь? И я отвечу, достойна ли ты такого поощрения…
– Мне надоело быть жалкой смертной рядом с простым казаком, – пожала плечами знатная дева. – Хочу стать единственной повелительницей, женой властного вождя!
– И ты знаешь, как это сделать? – ласково поинтересовалась старуха.
– Раз у меня не получается убрать иных сотников и атаманов, – пожала плечами юная чародейка, – стало быть, надобно забрать казаков от сотников и вождей.
– Ты сможешь это сделать?
– Да, – кивнула ученица служительницы смерти. – Я знаю их слабость. Золото. Казаки не способны насытиться этим желтым металлом. Они подобны ежам, не знающим сытости, способным жрать до тех пор, пока есть еда, еще и еще, до тех пор, пока не сдохнут от обжорства. Таковы и белые люди. Золота для них мало всегда. Поманю золотом, и пойдут все, кого только захочу прибрать.
– Ты радуешь меня, умная Митаюки-нэ, – похвалила ученицу ведьма. – Недавний урок пошел тебе на пользу. Ты научилась подниматься по людям, опираясь, как на ступени, на их слабости. Ты прекрасно справишься сама.
– Казаков мало, – скривилась юная чародейка. – Сколько я смогу их украсть, дабы атаман и сотники не возмутились? Десять, пятнадцать воинов… Что за смысл править пятнадцатью слугами? Я хочу превратить их в пятнадцать сотен!
– Ты знаешь слабость пятнадцати сотен смертных?
– Я знаю слабость одного! Слабость сильного, властного колдуна, желающего насадить имя своего бога в души многих и многих смертных, – ответила Митаюки. – Пусть он пойдет со мной. Пусть защитит слабых от чар колдунов сир-тя, пусть обратит сильных в служение новым идолам. Пусть сломает старый обычай и насадит на его месте новый. А уж сесть во главе нового племени мне труда не составит. Кто из здешних дикарей сможет устоять супротив учения девичества?
– Ты хочешь получить шамана Амвросия, служителя распятого бога? – поняла Нине-пухуця.
– Его слабость есть истовая преданность учению, страсть нести слово божие во все уголки мира. Разве этим трудно воспользоваться?
