старина Бишоп. Нет, конечно, убившего стольких людей наглеца следовало наказать… Джеймс его бы просто повесил, а с девчонкой повеселился бы сам, а потом бы отдал матросам или вообще отпустил – как себя повела бы. Да даже и матросам отдать – все лучше, чем этому…
Под могучими чреслами распаленного гнусной похотью дикаря несчастная пленница побледнела как смерть и, закатив глаза, лежала уже недвижно. А мохнорылый не унимался, урчал, брызгал слюною:
– Урр! Урр! Уфф…
Не один лекарь чувствовал себя неловко – юного Смита передернуло от отвращения и тут же стошнило на палубу.
– Так нельзя… – растерянно хлопая глазами, прошептал юнга. – Нельзя же!
Мальчишку отогнали пинками – чтоб не мешал развлечению.
– Что, не интересно? – повернул голову Джеймс. – Этому парню, похоже, тоже.
Лекарь кивнул на пленного, понуро поникшего головою и не делавшего никаких попыток не то что высвободиться, а, скажем, ударить кого-то, пнуть. Стоял себе молча, недвижно…
И вдруг…
Фогерти даже не понял, что произошло и как. Сторожившие пленника вахтенные, конечно же, отвлеклись, но прочно держали цепи. Однако мускулистый дикареныш, неожиданно оттолкнув стражей, высоко подпрыгнул, перевернулся в воздухе через голову и, гремя цепями, бросился с высокого борта в воду.
– Эх, вашу мать! – обернувшись, выругался капитан. – Да делайте же что-нибудь. Ловите!
Неохотно отвлекшись от происходящего в клетке, матросы бросились к борту, кто-то уже тащил арбалет, трое проворно заряжали мушкеты.
Только все зря. Беглец так и не вынырнул.
– Утоп, – покачал головой шкипер. – Не вынес позора возлюбленной.
Бишоп цинично сплюнул:
– Повнимательней там все осмотрите!
– Позвольте полюбопытствовать, сэр, где это – «там»? – язвительно осведомился Фогерти. – На морском дне?
– Вы тоже полагаете, что он утонул, Джеймс?
– Скованные тяжелой цепью руки, скованные тяжелой цепью ноги, – кондотьер покачал головой. – Нет, не выплывет.
– И все же – посмотрите.
– А с девчонкой что, сэр? – осмелев, спросил юнга. – Там, у клетки, никого не осталось…
– Вытащите ее и бросьте в трюм, – Бишоп жестом подозвал вахтенных. – Может, еще и сгодится.
Легко сказать – забрать! Мохнатый похотливец и не думал отдавать свою забаву, зарычал, едва не сломав руку заглянувшему в клетку матросу…
– Вот так дела-а-а! – почесал голову его напарник. – Не представляю, что и делать.
– Я знаю, что, – покусал губу Джереми. – Подождите, ага…
Подбежав к фальшборту, он ухватил за локоть долговязого Джонса:
– Фил, дай мушкет!
– Тебе-то он зачем?
– Ну, дай. Я быстро. Получишь крону.
– Давай крону – бери мушкет, – радостно ухмыльнулся дылда.
– Спасибо, дружище Фил.
Через несколько секунд глухо прозвучал выстрел. Мохнорылый дикарь упал замертво с развороченной тяжелой пулей башкой, заливая все вокруг свежей дымящейся кровью. Бледную полумертвую деву вахтенные отнесли в трюм. Отложив мушкет, Джереми подобрал брошенное на палубу платье и бросился следом. На корме судна по-прежнему реял красно-желтый испанский флаг. Просто забыли сменить, да и не до того было.
Глава VII. Лето 1585 г. П-ов Ямал
Быстроногий полосатохвост, вытянув длинную шею, бежал на мощных задних лапах вдоль кромки моря, перепрыгивая с разбегу ручьи и мелкие речки. Вытянутая, сплюснутая с боков голова его, увенчанная небольшим зеленовато-пегим гребнем, моталась туда-сюда, столь же безвольно, как и повисшие передние лапки, маленькие и жалкие с виду, однако имевшие нешуточной остроты когти, запросто распарывавшие брюхо могучему трехрогу, ленивому спинокрылу или злобному волчатнику. Даже гороподобный длинношей мог стать добычей полосатого ящера, правда, если б тот напал не один, а стаей.
В два десятка локтей от полосатого хвоста до зубастой морды, в полтора человеческих роста высотой, ящер сей, хоть и считался не особенно крупным хищником, однако именно в силу размеров отличался замечательной быстротой и неутомимостью. Именно потому его и выбрал Енко Малныче, молодой колдун из славного города Хойнеярга. Углядел еще издали, подманил, зацепив мыслью, а потом и полностью подчинил себе, завладев разумом свирепого ящера-дракона, точнее сказать – его инстинктами. А затем просто надел на холку сплетенную из травы и ремней сбрую да, позвав Нойко, без лишних слов
