– А чего так наряжаешься? – Он скривился.
Вера вздохнула:
– Работа новая, очень приличная, надо сразу произвести впечатление.
Впечатление она произвела, ничего не скажешь. Народ шушукался и косился так, что в груди ворохнулось давно забытое ощущение собственной неотразимости. Жизнь-то продолжается, вздохнула тихонько Вера, чувствуя, как пересохло вдруг в горле. Глава компании упорно на нее не глядел – вот не глядел, и все тут.
Когда она все же поймала его взгляд – ох, мама моя дорогая! Глаза у него были темно-карие, почти черные, это ж омут какой-то, а не глаза! Как взглянет – под ложечкой сразу сладко и холодно становится. И что тут прикажете делать? К счастью, Андрей Александрович вел себя предельно корректно: «на ковер» не вызывал, не навязывался, вообще как будто забыл о Верином существовании. Только на «паркетах» так же, как в первый раз, упорно на нее не смотрел.
Когда секретарша Ольга сообщила ей о командировке – в Дрезден, подумайте только! – Вера испугалась. Вроде все ясно, и надо бы радоваться, но радоваться почему-то не было сил. Вопреки своему имени она давно уже не верила, что в ее жизни еще будет свет, будет радость, будет любовь. Надеяться – надеялась, но ни любви, ни вере в ее жизни как будто уже не осталось места. А надежда… надежда, как известно, умирает последней.
Перед поездкой Вера не спала почти всю ночь. Только когда в окно начал заглядывать бледный юный рассвет, вдруг пришло решение: ничего не будет. Ни веры, ни любви, ни надежды. Будет легкое, ни к чему не обязывающее командировочное приключение. Маленький праздник. Имеет она право на маленький праздник? Вера приготовилась делать вид, что все в ее жизни в полном порядке, а Дрезден – просто приключение. Она почувствовала себя Одри Хепберн в «Римских каникулах» – и провалилась в сон.
Но принцессу на каникулах изображать не пришлось.
Андрей Александрович был такой милый, такой надежный, такой… свой.
И так трогательно робел, с ума сойти. Весь день они бродили по фантастически прекрасному Дрездену – и хоть бы под руку ее взять попытался! Так и гуляли на пионерском расстоянии. Как школьники, честное слово!
К концу дня у Веры гудели ноги, так что ей даже притворяться не пришлось (ну… почти не пришлось), что нога подвернулась, она действительно подвернулась. От усталости.
Они сидели на теплом поребрике и смеялись, а Вере хотелось плакать. Не потому, что нога болела и уж точно не из-за каблука (хотя туфли были куплены совсем недавно и очень ей нравились), нет-нет. Но ее уже миллион лет никто не утешал. И не помогал. Впрочем, помощь-то ей была, в общем, не нужна, сама привыкла справляться. Но вот чтоб по голове погладили, обняли, да хоть за руку подержали…
Виктор это раньше умел. А потом, когда она стала зарабатывать больше его, как-то сник: зарабатываешь? Ну и отлично. И чего тебе еще? Ах, устаешь? Так сама этого добивалась, достатка тебе хотелось, вот и радуйся.
Вера сидела на поребрике – в самом центре Дрездена, подумать только! – глотала сладкие-пресладкие слезы и улыбалась. Только бы Андрей Александрович не заметил, что у нее глаза на мокром месте! Хотя какой уж тут Александрович, смешно, право слово. Того и гляди на руках в гостиницу понесет!
– Вот стерва! Даже силиконовые гламурные куклы и то безобиднее. У тех хоть мозгов нет, а эта все соображает, и все в свою пользу оборачивает. Мужа себе выбрала – выгодного, не какого-нибудь. Пока достаток был – любила, а как трудные времена настали – подавай ей олигарха. Мерзкая баба! Манипуляторша! – Я не мог сдержать возмущения.
Дьявол смеялся:
– Что, совсем не понравилось?
Я замялся. Вообще-то я не возражал бы досмотреть историю хотя бы до постели. Ну да и так довольно.
– Я так и не понял, я-то тут где?
– Ну так ты еще не все про всех и посмотрел. – Он прищелкнул пальцами и продолжил рассказ.
– Разводитесь? Мам, ты с ума сошла! – Миша швырнул ботинок через всю комнату. – С какой стати переезжать к твоему новому мужу? Да плевать, что там удобнее! Черт бы вас всех побрал с вашими любовями! Ничего, вот будет мне восемнадцать, не удержишь, все равно к отцу вернусь, так и знай!
Переехать «к новому маминому мужу», конечно, пришлось, но первое время Миша с решением матери мириться не желал, злился, скандалил. Он поклялся, что будет приезжать к отцу каждый день, и поначалу соблюдал обещание неукоснительно. Приезжал к нему то после школы, а иногда и даже вместо нее или просто так, в выходной, нередко устраивая из своего отъезда настоящее представление, так что поглядеть сбегалась даже прислуга. Мать успокаивала его, уговаривала, плакала, укоряла за неуважение к новой семье, которое он выказывает совершенно незаслуженно, иногда срывалась на крик. Но Мише было плевать. Он считал дни до своего восемнадцатилетия, до того момента, когда наконец сможет уйти из ненавистного нового дома. Правда, он начал-таки пользоваться техникой, которой была оборудована его комната. В конце-то концов, невозможно ведь жить в информационном вакууме, правда? Да и к университету нужно постепенно готовиться. Значит, нет ничего плохого в том, чтобы включать компьютер, телевизор и все остальное. Отцу от этого
