Он спустился вниз, оставил ее – и хорошо, неприятно было, когда он стоял близко.
«Надейся на свою богиню».
Это не ее богиня.
Ее богини – Матушка Макошь, и Лада Светлая, и Леля Прекрасная, которую она так и не покинула, уйдя к Ладе… так и осталась девкой, повоем ей волосы теперь не закрыть, кику не примерить. Девка, да без косы – красы девичьей, этого лиходея лесованского вроде бы жена!
Батюшку ей больше не увидеть, сестру, никого… а увидеть бы их еще хоть раз…
И Чаяне сказала бы, что не сердится…
Она и впрямь не сердилась. Делить им нечего! А если боги не довели до беды неразумные поступки сестры, то и они, значит, не сердятся. И хорошо.
И Венко не увидеть больше – никогда!
И зачем она ему обручье тогда не отдала? Побоялась? Послушная дочка? Вот тебе за это, послушная! Теперь у Касмета-оборотня на руке твое девичье обручье…
Слезы в глазах собрались, по щекам побежали.
– Я Венко люблю, слышите, Матушка Макошь, Пресветлая Лада? Спасибо вам за него. Тебе, Долюшка, тоже спасибо! Если бы осталась жива – ушла бы с ним, не оглянувшись! Только бы позвал! Отец бы простил… когда-нибудь. Все бы простили!
Сказала, себя услышала и сама удивилась. Если бы она осталась жива?..
Если бы… тогда бы она ушла с Венко, не усомнившись ни на миг. Если бы…
Если бы сожженные на костре когда-нибудь оставались в живых.
«…Ты еще не была с мужчиной?.. Тогда надейся на свою богиню».
Велька огляделась по сторонам. Прямо напротив нее стояла волхва Марены с большим кудесом за плечами и чашей в руках, неподалеку – угрюмые оборотни. В стороне Велька разглядела кучу дымящихся углей – тело оборотня, значит, уже сожгли, оттого и висит над поляной запах гари.
Вдруг волхва подняла руку и показала куда-то вверх. Велька посмотрела…
Там, над деревом, кружила огненная птица. Похожая на большого лебедя, но ее перья сверкали, словно были слеплены из огня. Вот она стала спускаться и села прямо на землю, неподалеку. И ее явно не видели оборотни.
Наверху появилась еще одна…
Волхва медленно двинулась к краде, поднялась по лесенке, остановилась перед Велькой, протянула ей чашу. Зачем, если непослушными руками ее не взять?
– Он сказал, что тебе не будет больно?
Касмет сказал. Но волхва не могла слышать…
– Выпьешь это – не будет, – продолжала волхва, – но тогда точно сгоришь. А так… лети, огневка. Может, и сумеешь, – и она вылила жидкость из чаши Вельке под ноги.
Она и чашу бросила под ноги, спустилась, отбросила от крады лесенку. И перекинула кудес на грудь. И ударила в него пальцами, выбив еле слышную дробь.
Оборотни подошли ближе.
Громче, громче рокотал кудес, звонче стал его голос. Он, голос этот, был совсем не таким, как тогда, когда Велька ходила в Навь.
Это был другой кудес, и звучал он иначе. И Велька задрожала, каждая ее жилка словно билась в такт той жуткой песне, которую пел кудес в руках волхвы.
Этот кудес привык провожать мертвых, теперь он пел свою песню для живой… по недоразумению ли? И в первый ли раз? И, может быть, это была все же другая, особая песня?
Касмет подошел с факелом, поджег краду снизу, и огонь сразу занялся, маленький и нестрашный – он всегда такой поначалу.
Песня кудеса стала громче.
А в небе появилась еще одна огненная птица.
Глава 19
Недоразумения
Большой купеческий обоз стоял лагерем выше по реке. Он меньше чем на половину дневного перехода опережал обоз княжеский. Мог бы и больше обогнать, да всех непредвиденных задержек наперед не угадаешь. Но это казалось и неплохо, обоз, что позади, был большой, с ним дружина, а значит, тати на дороге шалить поостерегутся. Если и засела неподалеку сильная шайка, которая в другое время могла бы рискнуть пощипать купцов, на этот раз она не высунется, не захочет попасть на вериложские да кариярские мечи. А тут еще кариярские княжичи, известные недруги лесных татей. Каждый год они то двое, то трое со своими дружинами носятся по лесам, вдоль всей Венеды и притокам, по разбойничьи души, и здесь бывают – с соседними князьями
