Лишь свет редких лампочек выхватывал из полумрака картину уныния и запустения. Было видно, что станция загибается вместе со своими обитателями, доживает последние дни. Добрая половина палаток уже покосилась. Местные женщины с отрешенными и сморщенными, словно печеные яблоки, лицами сидели на ящиках на платформе и возле палаток. Холодное дыхание смерти становилось все отчетливее. Дрон знал, что из этого склепа надо выбираться любым способом.
Старикан, кстати, протянул лишь семь недель, а потом принялся отхаркивать кровь вместе с легкими, да так и умер. Ну, как умер? Однажды ночью прокрался Дрон в его палатку, накрыл подушкой лицо спящего старика, навалился… Тот мучился недолго. Может, Дрон даже доброе дело сделал – интеллигентишка долго все равно бы не протянул. А тут умер во сне, в своей кровати, а не от шальной пули анархиста или нацика из Рейха, не от клыков страшных тварей, прорывавшихся время от времени на станцию. Люди гибли так часто, что никакого расследования не вели. Умер дед – и умер. Знать, судьба у него такая.
А Дрон после той ночи стал обладателем первоначального капитала, который позволял свалить с опостылевшей станции, встать на ноги и раскрутиться. По наследству от покойника (мир его праху) к Дрону перешли два куска хозяйственного мыла, почти целый тюбик зубной пасты, китайский термос, вязаная шапка, три махровых полотенца, фонарик, серебряный портсигар, две кружки, алюминиевая миска, три пачки аспирина и наручные механические часы. На изъеденное молью пальто и стоптанные башмаки Дрон не позарился.
Жить стало веселее. Поначалу Дрон думал, что старичок будет приходить к нему в ночных кошмарах и с укоризной молча смотреть на него. Но ничего подробного не было. Спал парень крепко, а покойник его ни разу не побеспокоил.
Дрон воспринял это как добрый знак и решил претворить в жизнь вторую часть своего, как ему казалось, гениального плана. Однажды он вместе с караваном местных купцов ушел в Печатники – и больше их никто не видел. Времена и сейчас беспокойные, даже по чистой ветке ходи и успевай оглядываться, а уж про те годы и говорить нечего. Не вернулись, значит, так фишка легла. Сколько народу сгинуло в топке Катаклизма – не сосчитать.
И Дрон сгинул. Зато на Белорусской-радиальной через некоторое время всплыл молодой предприниматель Штык. Документы в порядке, сам при патронах и товаре. Такому везде рады. Начал с торговли, затем встал на ноги и открыл гостиницу. Через некоторое время подмял под себя располагавшуюся по соседству столовую и организовал постоялый двор «Сам зашел». В принципе, жить можно. Вот только в политическую ситуацию никак не мог вникнуть.
Незадолго до появления начинающего негоцианта на станции то ли выборы прошли, то ли переворот какой-то случился. В результате к власти пришли политики, которые заявили, что не указ им Ганза с идеей частной собственности, не авторитет и Красная линия с идеями Маркса – Ленина – Сталина – Зюганова – Москвина. Мы пойдем «третьим путем развития»!
Руководство станции, еще недавно считавшейся придатком Ганзы, вежливо улыбалось послам в черных беретах из Рейха, выслушивало делегации с алыми бантами на груди с Красной линии, дышащих перегаром хлопцев в кубанках с Гуляй-Поля, но вступать в военные и политические союзы неизменно отказывалось. У нас, господа-товарищи, нейтралитет!
И хрен бы с ним, с этим руководством станции. Но реформы, которые оно начало проводить, к экономическому чуду на отдельно взятой станции не привели. Зато расплодилась армия чиновников-бюрократов. А потом появился декрет, который закреплял конкретных чиновников за каждой точкой питания на станции и предписывал хозяевам столовых раз в сутки кормить этих дармоедов бесплатно. Да не абы как, а по усиленной, сталкерской норме! Ну да, в носу весь день ковырять и бумажки с одного места на другое перекладывать – это сколько же сил надо затратить!
Штык стоял у палатки и хозяйским взглядом осматривал свои владения. Если не случится мора, войны или кризиса, можно подумать и о расширении бизнеса. Благо в руководстве есть свой прикормленный человечек. За пригоршню патронов он мать родную продаст, не то, что бумажку с разрешением подпишет.
От этих мыслей Штык даже повеселел и снова замурлыкал: «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу…»
А вот и дармоеды пожаловали. Точно в срок. По ним хоть часы сверяй. Сейчас усядутся и начнут жрать с таким видом, словно делают тебе одолжение. Затем хлебнут браги и начнут себя пяткой в грудь бить, мол, Белорусская – это барьер на пути распространения фашистской заразы во всем метро, что «радиалы» защищают Ганзу от нападений со стороны красноперых. И вот за это неплохо бы соседям подкинуть в знак благодарности Белорусской экономическую помощь. Все же мы форпост, передний край борьбы!..
Ближе к полуночи на постоялый двор притопали новые постояльцы. Странная троица потребовала палатку в самом дальнем углу территории, отведенной под гостиницу. Все трое были облачены в новенький камуфляж, но сидел он на них как-то неуклюже, топорщился, словно это были не люди, а манекены. Лица скрыты за респираторами и дымчатыми панорамными очками. На руках – тактические перчатки. Бал-маскарад и день открытых дверей в дурдоме в одном флаконе.
Штык, напевая «Будь как дома, путник», отвел гостей в одну из палаток. Не без гордости зажег свет: не какую-нибудь нищебродскую карбидку или керосинку, а настоящую электрическую лампочку, висевшую под потолком палатки в зеленом абажуре. «Сам зашел» – настоящий отель четыре звезды!
Один из постояльцев снял свой рюкзак, поставил его на стол и неловкими, какими-то ватными движениями принялся развязывать тесемки. Наконец справился, отступил на шаг назад и указал на рюкзак Штыку:
– Плата.
