– Добавочный «две тысячи шестнадцать». Повторяю, наберите добавочный номер «две тысячи шестнадцать». Добавочный…
Иван послушно крутит диск. Два-ноль-один-шесть.
– Прослушайте радиопостановку «Рождение Пояса Щорса». Текст читают Иван Мальгин и Светлана Игошина.
Трубка вываливается из руки Ивана, с грохотом ударяется о стенку будки. Раз, другой – бах, бах – третий. Бессильно обвисает на коротком, упрятанном в металлическую обмотку проводе. Парня бьет крупная дрожь.
Светлана, Светочка, Светик, Светлячок! Его Света, его убитая ненавистным врагом любовь. Отомщенная, но ни на миг не забытая…
Ее голос доносится сначала из трубки, затем усиливается, заполняя собой всё пространство. Иван завороженно слушает.
Начальник станции отводил взгляд, не отвечал на прямые вопросы. Через пару часов уже начал раздраженно орать, что он не Господь Бог, и не знает, куда подевался торговый караван. При отсутствии связи никакой точной информации и не могло быть, но до сих пор возвращение каравана кое-как совпадало с назначенным временем. Двадцать четыре часа опоздания уже не укладывались в рамки разумного. Сутки… И, как оказалось, не единственные, наполненные для жителей Площади 1905 года напряженным ожиданием, постепенно сменившимся для многих ощущением безысходности и потери…
Стоило ей закрыть глаза, как разыгравшееся воображение рисовало одну мрачную картину за другой: Владимир умирает, ему больно, ему плохо! Почему его до сих пор нет? Ведь Юля начинала ждать Володю уже с того момента, как переставала улавливать отзвук шагов в тоннеле. Сколько часов прошло? Она не знала. В течение первых суток подсчитывала каждую минуту. Потом потеряла ощущение времени. Какая разница, сколько именно его нет? Его нет.
– Что привезти из дальнего похода на «Чкалу»? – Вначале это ее смешило, муж радовался, что сумел вызвать улыбку, но потом от бесконечного повторения вопрос стал надоедать, уже казалось, что звучит он нелепо. Ничего не надо, только сам возвращайся! Почему не сказала этого вслух?! Каждое слово, каждый жест теперь приобрели особое значение: ей казалось, что, вспоминая все-все до мельчайших деталей, можно создать иллюзию, что Володя рядом с ней, и ничего не случилось, и он никуда не уходил. И сейчас зашуршит полог палатки… Потому что он вернулся.
В тишине послышалось шуршание.
Юлия вскрикнула, подалась навстречу, вглядываясь с надеждой в темную тень у входа. Луч фонаря в чьих-то руках мешал ей, Юлия искала за источником света Владимира… Не увидев его, отвернулась к стене, даже не интересуясь, кто пришел проведать ее. Слишком больно… Подруга только и сказала еле слышно: «Прости, пожалуйста…» Наталья понимала, что Юлии сейчас ничего не нужно, и чувствовала себя виноватой, принеся лишь разочарование. Какой ерундой и мелочью показались собственные мысли о приятеле, охраннике каравана, который никак не торопится назад. Они только и успели, что приглядеться друг к другу. А Юля своего мужа уже и не надеется увидеть снова. Нет, надеется, но слов «караван задерживается», «опаздывает», «непредвиденная остановка в пути» она не слышит, все жители станции осторожно выражаются именно так, опасаясь накликать беду. Сказанное слово – материально, говорила Наташина мама… А вдруг и в самом деле что-то случилось? Стоять на пороге, пригнувшись, было ужасно неудобно, да и те вопросы, которые привели ее к подруге, теперь заданы не будут. Что она может сделать? Только плакать вместе. Наталья всхлипнула, присела на край кровати.
– Юль, они обязательно вернутся… Все вернутся, правда!
Ведь слово материально, так мама говорила…
Сколько прошло времени? Что даст этот подсчет оборотов стрелки часов? Ожидание убивало, Юлия не могла спать – лишь один сон преследовал ее наяву: Володя, благополучно вернувшийся домой. Когда больше не было сил сидеть без движения на кровати, она бежала на платформу и вглядывалась в туннель. Оттуда тянуло сырым сквозняком, еле слышно доносились голоса с поста. И всё… Она стояла, прислонившись щекой к полированному мрамору стены, пока держали ноги. Кто-то заговаривал с ней, но она уже не понимала слов, смысл их терялся. До сознания доходили обрывки: «третий день», «вернутся», «на Чкаловской». Юля, едва взглянув на собеседника, рассеянно кивала, тут же поворачиваясь к темной сырой мгле, чтобы не пропустить ни звука. Если он вдруг послышится оттуда. Нет, никаких «если»! Надо просто еще немного подождать…
Он так не любил оставаться один… Тогда, в мирной жизни, Юлии случалось приходить домой поздно. И она возвращалась в пустую квартиру, ведь Володя, такой нетерпеливый, уже искал ее. Время, проведенное не вместе, выпадало из их жизни. Володя это чувствовал. Теперь почувствовала и она. Каким растерянным он выглядел, когда шел по улице, оглядываясь по сторонам, и как сразу менялось его лицо, когда он видел Юлию. Что делает вдруг другого человека единственным во всем мире? Даже не единственным среди других, а просто – единственным, ради чего стоило бы жить. Кроме Владимира ничего не осталось. Сколько же можно сидеть на кровати, без единой мысли в голове, потому что ни о чем думать уже не можешь? Ни о чем другом, только… Узнавать его в каждом, проходящем мимо, даже отдаленное сходство заставляет сердце биться чаще, а потом понимаешь – не он. Понимаешь потом, а сердцем чувствуешь сразу. Просто очень хочется поверить.
Ей казалось, что она провалится в сон, только коснувшись головой подушки… Не получалось заснуть больше чем на секунду – закрывая глаза, она ощущала какой-то черный водоворот, который затягивал в глубину, но, сделав круг, выбрасывал обратно. Перед Юлией проносились обрывки сна, ей мерещились голоса, части слов, смысла которых она не успевала осознать… Пробовала заснуть снова, но тут же просыпалась, и звуки, только что слышимые во сне, опять становились обычным шумом станции. Нервы, натянутые как струна, не давали успокоиться и расслабиться даже на короткое время
