Победитель остается один

— Комиссар обеспокоен тем, что пресса начнет муссировать слухи о серийном убийце, — говорит Савуа.

— Да пусть муссируют что хотят, мы живем в свободной стране. Такие дела повышают тиражи и превращают пресное бытие какого-нибудь пенсионера в захватывающее и увлекательное приключение: он будет следить за перипетиями дела по всем СМИ, испытывая разом и сладкий ужас, и уверенность, что с ним-то уж такого произойти не может.

— Вы, вероятно, получили результаты судебно-медицинской экспертизы? Как по-вашему, с чем нам предстоит столкнуться? Действует маньяк или это разборки криминальных структур? Месть одного наркокартеля другому.

— Получил. Отправили почему-то по факсу, а эта машинка в наши дни стала совершенно бесполезной. Я просил выслать данные по электронной почте, и знаете, что мне ответили? Что еще не вполне освоились с этим. В голове не укладывается! Ваша полиция оснащена по последнему слову техники — и до сих пор пользуется факсом!

Савуа беспокойно ерзает в кресле, давая понять, что теряет терпение. Он здесь не затем, чтобы обсуждать передовые технологии.

— Ну, хорошо, давайте к делу, - говорит доктор Моррис, бывшая звезда британского сыска, по выходе на пенсию решивший обосноваться на юге Франции. Надо полагать, британец доволен не меньше, чем он, Савуа,ибо визитер внес приятное разнообразие в его угнетающе-монотонное бытие, заполненное чтением, концертами, чаепитиями и благотворительными ужинами.

— Поскольку прежде я ни с чем подобным не сталкивался, хотелось бы узнать — вы согласны с моей версией о том, что действует маньяк-одиночка?

Доктор Моррис согласен, что трех преступлений, совершенных одним «почерком», достаточно, чтобы сделать этот вывод. Тем более когда они происходят в одной географической точке (в данном случае — в Каннах) и…

— Стало быть, это массовый убийца.

Моррис прерывает его просьбой не употреблять не­правильных терминов. Массовые убийцы — это либо террористы, либо незрелые подростки, которые врываются в школу или кафе и открывают огонь по всему,что видят, а потом погибают от пули полицейского или успевают застрелиться. Они предпочитают действовать с помощью огнестрельного оружия или бомб, способных нанести максимальный ущерб за минимальное время — в среднем минуты за три. Последствия таких людей не интересуют, ибо финал истории известен им заранее.

«Коллективное бессознательное» легче мирится с сушествованием таких людей, поскольку их воспринимают как психически неуравновешенных, что позволяет прочертить четкую грань между «ними» и «нами». Серийный же убийца ассоциируется с чем-то значительно более сложным, а именно - с инстинктом разрушения, изначально присущим каждому человеку.

Повисает пауза.

- Вам не приходилось читать роман Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»?

Савуа объясняет, что читать-то ему особенно некогда:работа отнимает все время. Взгляд Морриса леденеет:

- А я, вы полагаете, бездельничаю?

- Простите, я неудачно выразился, мсье Моррис. Но у меня к вам очень срочное дело. Давайте оставим

литературу в покое… Хотелось бы знать ваше мнение о том, что мы вам прислали…

— Сожалею, но без литературы нам не обойтись. Роман Стивенсона повествует об одном совершенно нормальном человеке, докторе Джекилле, который время от времени, испытывая неудержимое побуждение убивать, превращается в иное существо по имени мистер Хайд. Разрушительные инстинкты свойственны всем нам, инспектор. И действия серийного убийцы угрожают не только нашей безопасности, но и нашему душевному здоровью. Ибо внутри каждого человека, сколько ни есть их на свете, заключена колоссальная разрушительная сила, и всем нам иногда случается испытывать желание, сильнее всего подавляемое обществом, — желание отнять чужую жизнь. Причины этого разнообразны: кто-то желает сделать мир более совершенным, кто-то - отомстить за какую-то давнюю детскую обиду, в ком-то проснулась задавленная ненависть к обществу и прочее… Но сознательно или нет, каждый из нас думал об этом — пусть даже когда-то в детстве.

Он снова со значением помолчал.

— Полагаю, что и вы, независимо от вашего рода деятельности, довольно отчетливо представляете себе, каково оно, это желание. И вам случалось мучить кошку и сжигать безобидных насекомых.

Теперь уже Савуа, ничего не отвечая, окидывает со­беседника холодным непроницаемым взглядом. Мор­рис, однако, расценив молчание как знак согласия, про­должает с прежним видом небрежного превосходства:

— И не надо тешить себя иллюзией, будто вы найдете настоящего безумца — всклокоченного, с блуждающим взором, со странной улыбкой на устах… Если бы вы чи­тали немного больше — впрочем, я теперь знаю, что вы очень занятой человек, — я посоветовал бы вам сочине­ние Ханны Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иеруса­лиме». Автор описывает суд над одним из самых страш­ных серийных убийц, каких только знавала история. Ра­зумеется, ему требовались помощники, без которых он бы не справился с порученной ему масштабной задачей по очищению рода человеческого. Минутку!

Моррис подходит к своему компьютеру. Он знает, что посетитель хочет всего лишь узнать выводы, но в дан­ном случае их нет и быть не может. Надо вразумить его, подготовить к трудностям — а ему несомненно придется их испытать.

- Ага, вот! Арендт подробно анализирует суд над Адольфом Эйхманом, виновным в истреблении шести миллионов евреев. На странице 25 она пишет, что пол­десятка психиатров пришли к выводу о его полной вме­няемости. Его психологический портрет, его отношения с женой, детьми, отцом и матерью полностью укладыва­лись в социальные стереотипы поведения, характерного для законопослушного и респектабельного члена обще­ства. Вот что она пишет:

«Проблема заключалась в том, что Эйхман производил впечапыение такого же, как все, и в нем не замечалось ни­ какой склонности к извращениям или садизму. Они и в са­мом деле совершенно нормальны (…) С точки зрения наших установлений эта нормальность внушает не меньший ужас, чем совершенные им преступления».

Вот теперь можно переходить к делу.

- Судя по результатам судебно-медицинской экспер­тизы, жертвы не подвергались сексуальному насилию…

- Доктор Моррис, мне надо решить сложную задачу и сделать это в самые сжатые сроки. Я должен быть уве­рен, что перед нами серийный убийца. Само собой разумеется, что никто не сможет изнасиловать мужчину на многолюдной вечеринке или девушку — на скамейке в центре города.

Англичанин, будто не слыша его, продолжает:

— …Что весьма характерно для многих серийных убийц. И многие из них руководствуются, с позволения сказать, «гуманными соображениями». Медицинские сестры, избавляющие неизлечимо больных от страданий, социальные работники, которые из жалости к престарелым и инвалидам приходят к выводу, что в мире ином им было бы гораздо лучше — подобный случай произошел недавно в Калифорнии. Есть и такие, кто пытается перестроить общество — их жертвами становятся прежде всего проститутки…

— Мсье Моррис, я приехал не за тем, чтобы… На этот раз англичанин слегка повысил голос:

— А я вас вообще не приглашал. Я делаю вам одолжение. Если угодно, можете уходить. А если решите остаться, перестаньте ежеминутно прерывать цепь моих рассуждений: прежде чем поймать кого-нибудь, надо сначала его понять…

— Так вы вправду полагаете, что перед нами серийный убийца?

— Я еше не закончил.

Савуа едва сдерживается. Стоило, в самом-то деле,так торопиться?! Может, лучше было дождаться, пока журналисты не запутаются окончательно, и тогда уж представить им готовое решение?

— Простите. Продолжайте.

Моррис поворачивает огромный монитор так, чтобы инспектор тоже мог видеть возникшую на экране гравюру, относящуюся, вероятно, к XIX веку.

- Это портрет Джека-потрошителя, самого знаменитого серийного убийцы. Он действовал в Лондоне, всего лишь за вторую половину 1877 года уничтожив не то пять, не то шесть женщин. Он вспарывал им животы и извлекал внутренности. Найти его так и не смогли. Он превратился в миф, и до сих пор предпринимаются попытки установить, кто же это был на самом деле.

На экране возникает нечто вроде карты звездного неба.

— Это подпись «Зодиака». За десять месяцев он убил в Калифорнии пять парочек, парковавших свои машины в безлюдных местах, чтобы заняться любовью. Потом отправлял в полицию письмо, помеченное вот этим символом, похожим на кельтский крест. Его личность тоже так и не идентифицирована.

Исследователи склонны считать, что в обоих случаях речь идет о людях, вознамерившихся восстановить добропорядочность и укрепить мораль. Они выполняли некое поручение, миссию, что ли. И вопреки тому образу,который создают журналисты, давая им пугающие имена — «Бостонский душитель» или «Детоубийца из Тулузы» — эти люди проводят с соседями уикенды и тяжко трудятся, чтобы обеспечить себе хлеб насущный. Свои преступления они совершают, так сказать, бескорыстно, не ища материальной выгоды.

Савуа слушает теперь с интересом.

— То есть, вы хотите сказать, что убийцей может быть любой человек, приехавший в Канны на фестиваль…

— …и вполне сознательно решивший сеять тут ужас,руководствуясь совершенно абсурдными резонами. Ну,например — «бороться против диктатуры моды» или «покончить с распространением фильмов, пропагандирующих насилие». Журналисты подыщут ему броское прозвище, и тут начнется такое… Ему будут приписы­вать преступления, к которым он не имеет никакого касательства. Паника будет усиливаться до тех пор, пока его случайно — я подчеркиваю: случайно — не схватят. Что маловероятно, ибо такие убийцы действуют определенный период времени, а потом исчезают навсегда. Он рад, что оставил свой след в истории, он, вероятно, заносил все эти события в дневник, который обнаружат после его смерти… И на этом — все.

Савуа больше не поглядывает на часы. И когда в кармане звонит телефон, не отвечает. Дело оказывается сложнее,