противоположную от Дворца конгрессов сторону, и Габриэла, проследив его взгляд, видит нечто совершенно неожиданное для себя. Живая человеческая стена почти трехметровой высоты беспрерывно вспыхивает блицами фотокамер.
— Она смотрит не туда… — с облегчением произносит Звезда, вмиг растеряв весь свой шарм, и мягкость, и озабоченность вопросами бытия. — Это же не аккредитованные журналисты, второй сорт, мелкие газетенки.
- А почему «черт!»?
Звезде не удается скрыть раздражение. Перед ними - последний лимузин.
- Ты что, сама не понимаешь? С луны свалилась? Мы с тобой вступили бы на ковер, а все объективы аккредитованных репортеров, стоящих как раз посередине, были бы направлены на нее! - И приказывает шоферу: - Сбавьте скорость!
Но тот показывает на одного из распорядителей, который знаками дает понять: двигайся поживей, не задерживай.
Звезда глубоко вздыхает - нет, сегодня явно не его день. И зачем ни с того ни с сего он вздумал излить душу начинающей актриске, оказавшейся с ним рядом?Хотя его и вправду тяготит жизнь, которую приходится вести, однако при этом он ничего другого и вообразить себе не может.
- Не спеши, - наставляет он Габриэлу. - Надо постараться пробыть у подножия лестницы как можно дольше. Нужен изрядный промежуток времени между этой дамочкой и нами.
Под дамочкой он разумеет кинодиву.
Пара, выходящая из предыдущей машины, не привлекает к себе, похоже, особенного внимания, хотя люди эти - явно не последнего разбора, ибо никому еще не удавалось оказаться на первой ступеньке каннской лестницы, не покорив сначала многие и многие вершины.
Звезда немного успокаивается, но теперь в свою очередь напряжена Габриэла, которая не очень-то представляет, как себя вести. Ладони ее становятся влажными. Прижимая к боку набитую бумагой сумочку, она глубоко вздыхает и шепчет молитву.
— Не торопись, - повторяет Звезда. - И не жмись ко мне, держись чуть поодаль.
Лимузин останавливается. Обе дверцы распахиваются.
В этот миг чудовищный многоголосый крик, заполняя, кажется, всю Вселенную, со всех сторон обрушивается на Габриэлу, и она только сейчас понимает, что из-за превосходной звукоизоляции салона ничего не слышала раньше. Звезда выходит из машины, сияя ослепительной улыбкой, словно две минуты назад ничего и не было,словно не звучали его горькие признания, очень похожие на правду, а он был и остается центром мироздания. Этот человек не в ладу с самим собой, со своим прошлым, со своей средой, но не может сделать ни шагу назад.
«О чем только я думаю? Надо собраться, вернуться к действительности… Подняться по ступеням каннской лестницы!»
Оба приветственно машут репортерам без аккредитации и минуту-две позируют им. Люди тянут к ним клочки бумаги, Звезда раздает автографы и благодарит своих фанатов. Габриэла не знает, стоять ли ей рядом с ним или направиться к красной дорожке и ко входу во Дворец конгрессов — но в этот момент кто-то протягивает ей ручку и листок.
Это не первый автограф в ее жизни, но, без сомнения,самый важный. Она смотрит на женщину, сумевшую прорваться за оцепление, улыбается ей, спрашивает, как ее зовут, но фотографы кричат так, что ответа она не слышит.
Ах, как бы ей хотелось, чтобы эту церемонию в прямом эфире показали на весь мир, и мать смогла бы увидеть, как она в умопомрачительном наряде, рядом со знаменитейшим киноактером (сейчас у нее, правда,возникают сомнения, но лучше поскорее выбросить эти «негативные колебания» из головы) дает автограф, важнее которого не было еще за все ее двадцать пять лет! Так и не расслышав имя женщины, она улыбается и пишет просто: «С любовью…» Подходит Звезда.
- Идем. Путь свободен.
Женщина, которой она только что написала эти сердечные слова, читает их и протестует:
- Это же не автограф! Мне нужно ваше имя, чтобы можно было потом узнать на фото!
Габриэла делает вид, что не слышит — ничто на свете не в силах испортить этот волшебный миг.
Они начинают восхождение на этот высший европейский подиум; полиция окружает их плотным заслоном, хотя публика осталась далеко позади. По обе стороны укрепленные на фасаде исполинские плазменные экраны показывают простым смертным, толпящимся снаружи, что же происходит в этом святилище. Откуда-то доносятся истерические крики, бешеные рукоплескания. Дойля до более широкой ступени - это нечто вроде площадки, Габриэла видит новую толпу фотографов, одетых, в отличие от своих коллег внизу, в строгие костюмы: они громогласно выкликают имя Звезды, прося его повернуться сюда, нет, сюда, еще немного вправо, чуть-чуть влево, взглянуть вверх, посмотреть вниз. Мимо проходят, поднимаются по ступеням другие пары, но они фотографов не интересуют, а Звезда, сохраняя нетронутым весь свой гламурный блеск, изображает легкую небрежность и пошучивает, показывая, что вовсе не напряжен и ему это все не в новинку.
Габриэла замечает, что и она сама привлекает внимание: ее имя не выкрикивают (оно ведь никому и неизвестно), но, полагая, что это - новое увлечение знаменитого актера, просят подойти поближе, чтобы можно
было снять их вместе (и Звезда на несколько секунд придвигается к ней, сохраняя, тем не менее, благоразумную дистанцию и избегая соприкосновения).
Да, они сумели отстать от кинодивы! Она в эту минуту уже в дверях Дворца здоровается с президентом фестиваля и мэром Канн.
Звезда жестом показывает, чтобы Габриэла продолжала подниматься по ступеням. Она повинуется.
Смотрит вверх и видит еше один огромный экран, помешенный с таким стратегическим замыслом, чтобы люди могли видеть самих себя. Из динамиков доносится голос, возвещающий:
- А сейчас мы приветствуем…
И звучит имя Звезды и название его самого знаменитого фильма. Потом ей расскажут, что все, уже находящиеся в зале, видят по внутренней сети ту же самую сцену, что появляется на плазменных панелях снаружи.
Они поднимаются по ступенькам, доходят до дверей,приветствуют президента и мэра и входят во Дворец. Вся процедура заняла не больше трех минут.
Звезду немедленно обступают, со всех сторон окружают люди, мечтающие восхититься им вблизи, обменяться несколькими словами,сфотографироваться (этой слабости - сниматься со знаменитостями — подвержены даже избранные). Здесь, внутри, очень жарко. Габриэла опасается, как бы не поплыл макияж…
Макияж!
Ах, боже мой, она совсем забыла! Ведь ей надо сейчас выйти в левую дверь, и там, кажется, ее будут ждать. Механически переставляя ноги, спускается по лестнице,проходит мимо двоих или троих охранников. Один осведомляется: «Покурить выходите? К началу показа вернетесь?» Она отвечает: «Нет», - и идет дальше.
Минует еще сколько-то металлических барьеров, но никто больше ни о чем ее не спрашивает, никто не удивляется, что она выходит оттуда, куда все так неистово стремятся. Она видит со спины огромную толпу - люди продолжают размахивать руками и вопить, приветствуя нескончаемую вереницу подъезжающих один за другим лимузинов. Какой-то человек подходит к Габриэле, спрашивает, как ее зовут, просит следовать за ним.
- Можете подождать минутку?
Тот явно удивлен, но кивает. Габриэла не сводит глаз со старинной карусели, которая, должно быть, стоит здесь с начала прошлого века. Карусель вертится, дети на лошадках и слонах то поднимаются, то опускаются.
- Ну, что, пойдем? - деликатно спрашивает мужчина.
- Еще минутку…
- Мы опоздаем.
Но Габриэла, уже не в силах сдержаться, плачет навзрыд — сказались три минуты только что пережитого ужаса и предельного напряжения. Забыв про макияж - поправят как-нибудь, она,содрогаясь всем телом, плачет горько и безутешно. Мужчина протягивает ей руку,чтобы оперлась и не споткнулась на своих высоких каблуках, и оба идут по площади, выводящей на набережную Круазетт; шум толпы за спиной постепенно стихает, зато рыдания становятся все громче, словно она решила сразу пролить все невыплаканные слезы этого дня, недели, всех лет, заполненных мечтами об этой минуте, промелькнувшей так стремительно, что она не успела понять, что же все-таки произошло.
- Простите, - говорит она своему спутнику.
Он гладит ее по голове и улыбается ласково, жалостливо и понимающе.
7:31 РМ
И вот он наконец понял: нельзя добиваться счастья любой ценой — жизнь и так воздала ему сверх меры, и теперь уже можно признать, что она была на редкость щедра к нему. Отныне и уже до конца дней своих он посвятит себя тому, чтобы извлекать сокровища, таящиеся в его страдании, и каждую радостную минуту проживать, как если бы она была последней.
Он победил искушения. Он защищен духом девочки, так проницательно разгадавшей его миссию, а теперь постепенно открывающей ему глаза на истинные цели его пребывания в Каннах.
Покуда он сидел в этой пиццерии, вспоминая услышанное на пленках. Искушение обвинило его в том, что он — сумасшедший, способный уверовать, будто во имя любви все позволено. Но слава Богу, это длилось всего несколько минут, а теперь они остались позади.
Он совершенно нормален. Дело, которым он занимается, требует умения планировать и договариваться,четкости и самодисциплины. Многие его друзья сетуют,что в последнее время он стал каким-то отчужденным и сторонится людей: им невдомек, что так было всегда.
