— Если Роуэн не солгала, то в образцах Бетагемота с Невозможного озера обнаружатся те же изменения, что и в культуре, убившей Джина. — Лабин откидывается на спинку, сплетает пальцы на затылке. — Минут десять назад Джелейн с Дмитрием взяли субмарину. Если все пройдет хорошо, через пять часов будут образцы, а через двенадцать — окончательный вердикт.
— А если не пройдет?
— То чуть позже.
Кларк фыркает.
— Потрясающе, Кен, но если ты еще не заметил, не все разделяют твою сдержанность. Думаешь, Грейс станет дожидаться фактов? На ее взгляд, ты все подтвердил, и сейчас она судит и рядит, и...
«...И ты первым делом обратился к ней. А не ко мне, подонок! После всего, через что мы прошли вместе, после стольких лет — я только тебе доверила бы жизнь, а ты поделился с ней прежде, чем...»
— Ты вообще собирался мне говорить? — кричит она.
— Это было бы бесполезно.
— Для тебя — возможно. Кстати, чего ты добиваешься?
— Минимизирую риск.
— Это можно сказать о любом животном.
— Не слишком амбициозные планы, — признает Лабин. — С другой стороны, «уничтожить мир» уже пробовали.
Для нее это как пощечина.
Помолчав, он добавляет.
— Я не держу на тебя зла, сама знаешь. Но тебе ли судить?
— Знаю, хреносос! Мог бы не напоминать при каждом удобном случае.
— Я говорю о стратегии, — терпеливо продолжает Лабин, — а не о морали. Я готов обдумать все варианты. Готов допустить, что Роуэн сказала правду. Но предположим на минуту, что она лгала. Предположим, что корпы действительно испытали на нас секретное биологическое оружие. Зная это, ты согласилась бы их атаковать?
Она понимает, что вопрос риторический.
— Не думаю, — отвечает он сам себе чуть погодя. — Ты считаешь: что бы они ни сделали, ты виновата больше. Но мы, остальные, не так виним себя. И не думаем, что заслужили смерть от рук этих людей. Я тебя очень уважаю, Лени, но как раз в этом вопросе тебе доверять нельзя. Ты слишком связана собственной виной.
Она долго молчит. И наконец спрашивает:
— Почему к ней? А не к кому-то другому?
— Потому что на войне нужны смутьяны. Мы размякли, стали ленивы и незлобивы: половина наших половину времени проводит, галлюцинируя на хребте. Нолан порывиста и не слишком умна, но она умеет вдохновлять людей.
— А если ты ошибаешься — и даже если ты прав! — невинные расплатятся наравне с виновными.
— Это уж как всегда, — отвечает Лабин. — Да это и не мое дело.
— А должно быть твое!
Он снова отворачивается к пульту. Дисплей загорается, на нем колонки ресурсов и загадочные аббревиатуры, имеющие, видимо, отношение к грядущей войне.
«Лучший друг, я ему жизнь доверяла, — напоминает себе Кларк и с силой повторяет: — Жизнь! А он — социопат».
Он не родился таким. Это можно определить еще в детстве: тенденция к противоречивым высказываниям и неверному употреблению слов, дефицит внимания... Обильная жестикуляция при разговоре. У Кларк хватило времени все это изучить. В Садбери она даже заглянула в психологический профиль Лабина. Он не подходил ни по одному параметру — кроме единственного. Но разве совесть — это действительно так важно? Иметь совесть не значит быть хорошим, почему же ее отсутствие обязательно делает человека злодеем?
Но, сколько ни рассуждай, факт налицо: человек без совести, вычеркивая из жизни Алике и ей подобных, абсолютно равнодушен.
Ему все равно.
Он и не может быть иным. У него нужной прошивки нет.
Лабин, глядя на экран, хмыкает:
— А вот это интересно.
Он выводит визуальное изображение одного из хозблоков «Атлантиды»: большой цилиндрический модуль высотой в несколько этажей. Из спускной трубы на его боку бьет струя чернил, горизонтальный гейзер. Уголь- но-черная грозовая туча клубится в воде, закрывая обзор.
— Что это? — шепчет Кларк.
