Литвинов пробурчал что-то неразборчивое, потом эфир забил чей-то фальцет, затейливо матерящий неведомого «Сорок девятого». Влезла «Ольха», вызывая «Шмеля», и уши забило шумом и бессвязными обрывками фраз.
– Тридцать первый, – пытаясь перекричать гвалт, закричал Саблин Коту, – тридцать первый, выходи из боя. Лезь вверх, сверху, сверху их атакуй! Рябый, держись!
Оставшись на равных, немцы моментально перешли от обороны к атаке, и один из них резким маневром сел на хвост Рябченко.
– Колька, тяни ко мне… теперь вправо, вправо. – «Мессер», преследующий ведомого, взмыл вверх, второй уже заходил в хвост Саблину.
– Тяни на меня, отсекай! Тридцать первый, ты где?
Немца из хвоста прогнал Рябченко, а Виктор потянул за вторым. По летному почерку противника он понял, что достался ему отнюдь не подарок. Немец хотел оторваться на крутом вираже, но после двух витков ушел на петли. Саблин несся следом. Они сцепились, пытаясь зайти друг другу в хвост, выжимая из самолета все, что только возможно. Мотор «лавочки» работал на полную мощность, сектор газа двигателя был дан вперед до упора, и Виктор все сильнее тянул ручку управления. Впереди был только хвост вражеского самолета, он видел только его, пытаясь довернуть и сбить. Но это не получалось – немец, словно заговоренный, все время уходил. Вскоре Виктор взмок, глаза заливал пот, а под реглан, казалось, вылили чайник…
Силы иссякали. Ручка управления стала тяжелой и неповоротливой, и он чувствовал, как трясутся поджилки. Нужно было как-то выходить из боя, но этот чертов «мессер» не отпускал. Надежды на ведомого не было – его гонял второй истребитель, Кот помочь тоже не мог – вверху пара «лавочек» отбивалась от тройки худых. Оставалось надеяться только на себя, вот только кто бы занял хоть немного сил.
Немец, выйдя из петли, потянул вдруг в левый вираж. Виктор смотрел на летящий в двухстах метрах «Мессершмитт», на срывающиеся с его крыльев «усы» воздуха, на черные окантованные белым кресты и квадратный, словно вырубленный топором, переплет кабины и трясся от ненависти. Он видел лицо вражеского летчика – оно бельмом выделялось в кабине – и ненавидел этого человека всей душой. Это из-за него сейчас собьют Кольку, это из-за него зажгут Кота и Острякова. Они все погибнут из-за того, что один этот немец не хочет умирать…
И вдруг Саблин понял, что противник тоже устал. Он понял это то ли по вялости выполняемого врагом виража, то ли той тяжести, с которой «Мессершмитт» уходил с петель в горизонт. Это знание не прибавило сил, но позволило понять, что победить еще можно…
Немец переложил машину резко и неожиданно, уходя вправо. Может, он хотел попытать счастья в правом вираже, а может, пытался сделать «ножницы» – Виктор так этого и не узнал и воспользовался выпавшим шансом. Он резко прибрал газ, отработал ручкой, загоняя узкий серый силуэт в прицел, дал правую ногу и нажал гашетки. Белые росчерки трассеров устремились вперед, проходя рядом с вражеским самолетом, краткой вспышкой отметив попадание в правое крыло. Немец пролетел совсем рядом, и Виктор двумя руками вцепился в ручку, изо всех сил вытягивая ее на себя, и, раздавленный перегрузкой, сквозь приспущенные шторки век снова увидел хвост «мессера». Довернул, повторно загоняя врага в прицел, и зажал гашетки. Истребитель мелко задрожал, снаряды ударили врага за кабину, и тот вдруг выплюнул длинный оранжевый хвост огня.
– Колька, держись! – закричал он. – Держись, родной…
Рябченко виражил совсем рядом. На хвосте его висел «Мессершмитт», поливая ведомого огнем, но тот уклонялся, закладывая вираж все круче.
– Выходи из виража, тяни вправо. Круче тяни, сейчас я и его срежу!
«Мессер» вовремя увидел опасность и переворотом ушел к земле. Гоняться за ним не было ни сил, ни желания.
– Двадцать шестой, пристраивайся! Восемнадцатый, ты где?
Вверху, среди серой дымки вдруг показался язык черного жирного дыма, украшенный у основания «Мессершмиттом». Вражеский истребитель быстро снижался, видимо пытаясь сесть на вынужденную. За ним гнались две «лавочки», за которыми, в свою очередь, неслась пара немецких истребителей.
– «Ла-пятые», худые сзади! Двадцать шестой, встречаем в лоб!
«Мессера» скользнули в сторону, а по номерам подошедших «лавочек» Виктор определил Кота и Острякова.
– Тридцать первый, поворачивайте влево, собираемся. Колька, правый поворот! Восемнадцатый, ты где? Восемнадцатый…
Пара Литвинова словно сквозь землю провалилась. Виктор смотрел во все глаза, стараясь пронизать взглядом дымку, но, кроме набирающей высоту четверки «мессеров», так никого и не увидел. Топлива оставалось в обрез, и висеть здесь дальше, напрашиваясь на неприятности, было глупо…
– Курс девяносто. Отходим…
…Из кабины он вылез с трудом. Ноги подкашивались, и больше всего хотелось где-нибудь улечься и всласть выспаться. Увы, такое счастье ему не грозило.
– А Сашка где? – Палыч встревоженно завертел головой, надеясь отыскать отставшую пару самолетов. – И Усманов…
– Не знаю, – Виктор зло сорвал перчатки, бросил их на крыло и похромал к машине Рябченко.
Колька вяло трепыхался, пытаясь отстегнуть привязные ремни, но у него никак не получалось. Наконец, стараниями техников, его выдернули из кабины и спустили на землю. Лицо у ведомого было белым-белым, без единой кровинки, он стоял, пошатываясь, тараща красные от полопавшихся сосудов глаза.
– Отдыхай, – отпустил его Виктор, – потом разберем. Хорошо дрался…
Колька отошел, сел на расстеленный у самолета брезент, а потом, подумав, улегся. Саблин испытал приступ зависти. У него самого подгибались колени,
