Ракурс для атаки был неудобен, но на выбор другой позиции уже не было времени, и Виктор прильнул к прицелу, матерясь на его неудобное расположение. Носовые стрелки начали бить еще издалека, огрызаясь огнем, и он видел, как к истребителю потянулись разноцветные жгуты, сплетенные из трассирующих снарядов. Вражеская девятка летела им в лоб, встречным курсом, так что отбивать атаку могла только из носовых пушек. Но что их огонь против залпа «лавочки»…
Застучали пушки, трасса прошла немного ниже, и он чуть довернул. Увидел, как блеснула звездочка попадания на левом крыле у мотора, и дал правую ногу. Немецкая машина промелькнула совсем рядом, едва не зацепив, Виктор навалился на ручку, уходя от столкновения, успел увидеть, как последние снаряды взрываются в кабине «Хейнкеля», как окутывается дымом его мотор и винт превращается в серый диск, замедляясь…
Довольный собой, Саблин потянул на горку, обернулся, и губы непроизвольно растянулись в ухмылке. Атакованный им бомбардировщик горел, выплевывая длинный язык пламени из левого крыла, и все сильнее кренился на битое крыло. Остальные «Хейнкели» разворачивались, не доходя до цели, и за одним из них тянулся шлейф дыма. Атака оказалась очень удачной, но нужно было закрепить успех. Он довернул, оставляя вражеские машины слева внизу и выбирая очередную жертву…
– Дед! – в разноголосицу эфира пробился голос Ларина. – Дед, худой на хвосте.
Виктор завертел головой, потом догадался дать ногу, и тут что-то громко щелкнуло, кто-то сильно дернул его за волосы, а на голову словно плеснул каплями кипящего масла. Он отработал ручкой, сваливая машину в бочку, по лицу мазнуло холодом сквозняка, и Виктор увидел в приборной доске, чуть ниже указателя оборотов, дыру. Справа выше мелькнула тень, и вверх, оставляя позади черный выхлоп форсируемого мотора, выскочил «мессер». Истребитель прошел так близко, что Саблин успел разглядеть на его борту черный, в белой окантовке сдвоенный треугольник и изукрашенный отметками о победах хвост. Он засмотрелся на этого «мессера», потом вдруг вспомнил про его напарника и снова навалился на ручку, уклоняясь. Сердце ухнуло куда-то вниз, и Виктор подумал, что если сейчас его почему-то не убьют, то пить накануне полетов он не будет никогда.
Ведомый вражеского аса проскочил слева ниже. Ему было не до атак – сзади, поливая из пушек, гнались Ларин с Камошней. Другая пара «мессеров» дралась с парой Рябченко, и это значило, что он, возможно, поживет. Самолет вроде был цел, только заднее бронестекло оказалось пробитым и сияло белым крошевом. Противно саднила шея и голова.
– Двадцать второй, принимай командование. Я подбит.
Бомбардировщики уже разворачивались, удирая. Дымный немного приотстал, переместившись из головы строя к хвосту. Далеко слева набирала высоту четверка «мессеров», подбивший его истребитель тоже тянул вверх.
– Двадцать шестой, бьем бомбардировщики! Замыкающего… – приказал он Острякову, и он опасливо поглядел на верхнего «мессера». Увидев, что тот пока не атакует, довернул, заходя на отстающую машину. Голову по-прежнему саднило, пот, щипая, заливал глаза. Виктор попробовал смахнуть его рукой, но не получилось, зато увидел на перчатке кровь. Желание атаковать бомбардировщика растворилось, но он все-таки издалека обстрелял поврежденную машину и сразу потянул наверх. Огонь Кольки оказался точнее – ведомый бил метров с пятидесяти, разбив «Хейнкелю» второй мотор.
Потом бой быстро закончился. «Мессера» куда-то исчезли, бомбардировщики тоже, и Виктор пошел на посадку. Кровь заливала глаза все сильнее, он пытался вытирать, но все больше размазывал. На полосу он плюхнулся с большим перелетом, вдобавок отказали тормоза, и Саблин едва не разбил машину, выкатившись за пределы аэродрома. Сдвижную часть фонаря заклинило, и как он ни бился, открыть и вылезти из самолета не получалось. Потом набежала толпа техников, фонарь разбили, Виктора, словно пробку, выдернули из кабины и куда-то потащили. Вдруг оказалось, что он сидит на земле, Синицын с сосредоточенно-деловым видом ковыряется у него в голове, а вокруг белеют любопытные лица. Перепуганная Таня, Палыч с трясущимися руками, Рябченко, в глазах которого был испуг, а с физиономии до сих пор не сошла глупая ухмылка.
– Чего собрались? – Синицын наконец прекратил осмотр, и Виктор увидел, что руки у врача перепачканы кровью. – Помогите отнести товарища командира в машину. Давайте, пошевеливайтесь…
Уже после, когда Саблина затащили в свежеустановленную палатку медпункта и стали обрабатывать голову, врач захихикал:
– Хорошо, Витька, быть тупым. Тебе в голову бронебойный снаряд попал. Нормального человека сразу бы убило, а у тебя он кость не пробил.
– А ты и рад, коновал, – огрызнулся Саблин. – Чего там? Рассказывай…
– Ну, – нахмурил куцые брови Синицын, – вообще-то ерунда. Крошкой бронестекла тебя нашпиговало. Пуля броню пробила и рядом с головой прошла, а вот осколки достали. Шлемофон помог – сам в лоскуты превратился, а скальп тебе сохранил. А теперь терпи, буду осколки вынимать…
…Голову словно нафаршировали болью. Больно было смотреть, больно было говорить, даже думать было больно. Виктор маялся, бродя среди тесных стен превращенного в летное общежитие деревенского дома. Спать не получалось, а идти на аэродром и заняться хоть каким полезным делом не было сил. Оставалось слоняться по комнате или сидеть на нарах, дожидаясь, когда же летчики вернутся из аэродрома. Потом зашел Иванов, с заговорщицким видом потащил на улицу.
– Заварилась каша…
– Чего случилось? – хмуро буркнул Виктор. – Сбили кого? А то я не в курсе, как из кабины достали, так только одного Синицына и видел.
– Снова Абрамова срубили, выпрыгнул. Острякова твоего подбили, он на вынужденную сел, не дотянул километр до полосы. Ну и так, в машинах дырок много. Одно хорошо – все живы-здоровы. Кстати, с тебя причитается…
