— Как девочка-то?
— Ничего. Отошла маленько, оправилась. И станционные ее не обижают.
Кожан шумно выдохнул, откинувшись на спинку стула.
— А Совет ваш чего?
— А ничего. Объявили ее и человека разведчиками да затихарились. Но Крыську даже пальцем не тронули.
Снова выдох. Кожан зажмурил глаза под кудлатыми бровями, провел ладонью по лицу.
— Слава тебе, Господи...
Они помолчали еще немного.
— А ты, Стас, значит, поблизости сидел, когда ребята к нам вышли?
— Ага. И тебя, змея, на прицеле держал.
— Ну, уж в этом я даже не сомневаюсь. Где сидел-то? На торгашке или на пивной?
Кожан прищурился, посмотрел искоса.
— На магазине.
— То-то мне казалось, мельтешило что-то на крыше, когда ветер ударил... Ты-то как от этой тучи спасся?
— Как-как... Проторчал почти до света, а потом огородами, да подальше. Ушла она часа через два, как ветром сдуло. Хотя думал, что помру. Честно тебе говорю.
— Тебя, Стас, даже доцент Шурукаев не сгубил, и Алтухи твои не взяли — уж не то, что туча... — Питон усмехнулся, взъерошив коротко стриженные волосы пятерней. — И вся наша СБ со всех трех станций.
— И ты, — добавил Кожан.
— И я.
— Тебе девочка чего про меня рассказывала? — спросил Кожан глухим голосом.
— Все как было. И про разговор ваш, и про то, как ты ее с человеком вытаскивал.
На этот раз потер шею Кожан.
— Тогда, Капитоныч, понимаешь, почему я их так со станции... выводил. В смысле — с такими заворотами. В Алтуфьеве им места нету. Моя команда уж больно лихая. Пока я живой, может, ничего им и не было бы. Вот только сколько я протяну?
Питон медленно кивнул, пристально глядя на оппонента. Сидел перед ним все тот же Стас Кожин — анархист, разбойник, «враг упорный и умный». Тот же — да не тот. Бешеный огонь отгорел, остались угли. В мартеновской печи Кожановой натуры отлились терпеливость, пристальная внимательность, трезвый расчет, и закалилось то, что было исходно.
Но теперь печь остывала. Кожан устал. Как, пожалуй, и сам Питон.
Старики-разбойники...
А Кожан меж тем продолжал:
— У тебя, как мне ни противно это признавать, ей безопасней и проще, — он скривился, как будто проглотил что-то горькое. — У меня камень с души свалился, когда ты сказал, что ее приняли обратно. Но мне, Капитош, тошно становится, когда я думаю, что она всю жизнь проведет, бегая на Поверхность, и, скорее всего, закончит ее в чьих-нибудь зубах или под завалом. Или от пули. И ты это понимаешь не хуже. У нее шило в известном месте — размером с костыль железнодорожный. На станции она точно сидеть не станет. И вот еще что... — Кожин бросил хмурый взгляд на собеседника. — Пронюхает твой Совет про то, кто мне эта девчонка, — тут ей и каюк. Они из нее заложницу сделают, чтобы меня свалить. А когда свалят — то и она им не нужна станет. И все...
Он подпер голову ладонью. А Питон вздохнул:
— Уже знают.
Глаза Кожана полезли из орбит.
— У тебя засел осведомитель, — пояснил Зуев, — и мне он... не пучь глаза, Стас, выпрыгнут!.. неизвестен. Я сам это понял только недавно... Я бы, может, и радовался, что тебя так эсбэшники подловили, да не в этот раз. Так что давай думать, Стас, как нам с этим быть. И как девчонку из этого дерьма вытащить. Хотя, подозреваю, что ты УЖЕ что-то придумал — раз сам первый мне рандеву назначил. Так что колись!
Даже в темноте было видно, как бледное лицо Кожана наливается красным. Он запыхтел, как паровоз, начал было подниматься на ноги и вдруг мешком свалился на стул. Питона подбросило с места. Он ринулся к неприятелю.
— Э, Стас! Ты живой?
— Живой... Но, млять, иногда думаю, что лучше бы сдох давно!..
Кожан зашевелился, тяжело усаживаясь на стуле.
— Вот гниды... И эсбэшники твои гниды... ну да им положено... И моя сволота беспортошная... те еще паршивцы... Хотя им
