обезболивающего. Хмель разом слетел, оставив чувство опустошенности да страха с горечью вперемешку. Говорил же Сергий, не торопиться, да только страсть хочется Николаю Сергеевичу все по-своему учудить. Нет послушать бы дураку, что люди умные говорят! Но все по-своему переиначить надо! Теперь вот и в душегубы записали его по собственной же неосторожности. Вроде уже и поумнел, да все равно все нет-нет да против течения выгрести пытается! Нет бы до утра дождаться да в делегации со старцем да мужами опытными на глаза князю явиться, а он опять самодеятельность учудил. И что? Да, в скверную историю попал он, и только-то! А почему все, – припомнился ему рассудительный Ждан, – да потому, что голова дурная, хоть и седая давно уже!
Порывшись в памяти, он припомнил историю Аввакума… Ох как не хотелось закончить так же, как старообрядец; вся надежда теперь на старца и была да на товарищей. Ведь должны были крики услышать да заметить, что гость исчез.
Что там еще он помнил про мешки эти земляные? Некоторые засыпались сверху землей, а тут просто бревнами законопатили; вон сквозь щели можно и небо ночное разглядеть. Уже спасибо. Знать, не собираются его удушить. По крайней мере, пока. Разве что холодом заморить; выскочил-то он не в зимнем своем одеянии. Вот уже и дрожь мелкая по всему телу прошла, да так, что калачиком свернулся он, пытаясь хоть крупицу тепла сохранить.
– Князь! – попробовал выкрикнуть Николай Сергеевич, но все тело отозвалось противной болью. – Тьфу ты, пропасть! – он тяжело приподнялся и уперся спиной в неотесанные бревна стены. От той тут же повеяло могильным холодом, и сладковато-прогорклый холодный запах пощекотал ноздри и нервы, да так, что узник вздрогнул. Тело ныло и хотелось выпить обезболивающего прямо сейчас, но мужчина рассудил, что правильней сохранить таблетки: а черт его знает – как оно там дальше пойдет? Почему-то не давал покоя образ полыхающего у столба протопопа… Интересно, докатись до этого, хватит у пенсионера времени и духу заглотить все таблетки разом? А вдруг результата не будет?!
Он встряхнул головой, гоня прочь страшные видения, и, чтобы хоть как-то отвлечься, принялся расхаживать взад-вперед, примеряясь к боли: а можно ли так, а эдак? Та еще немного потерзала и отпустила. Хорошо. Если бы не холод могильный этот… А как же глупо все получилось!
Из размышлений его вырвал недовольный грохот потревоженных бревен, и на голову тут же полетела труха вперемешку с землей. Не сообразив, что происходит, пленник инстинктивно прикрыл лицо рукавами и тут же слетел на пол.
– Вот он!
– А ну, давай его наверх!
– Да ловчей ты, Гаврила!
– Подымайся, давай. – Старика бесцеремонно, словно тюфяк, выволокли наружу.
– Чудной ты, – донеслось откуда-то справа. Обернувшись на звук, Николай Сергеевич столкнулся взглядами с Сергием Радонежским. – Все по-своему переиначишь да напортачишь. Нянька нужна. Самому никак нельзя.
– Прости, отче.
– Бог простит.
– Я, как светлицу пустой увидел, так сразу понял, что утек ты к князю, – вставил Милован. – А как крики услышали, так и поняли: снова беду на голову свою отыскал ты. А Дмитрий-то бывает горяч. Мы уж и боялись, что не успеем. Князь с тобой поговорить хочет, – так же спокойно прогудел его собеседник. – Интерес есть к тебе у него. Да и Тверд, хвала ему, на крики вышел да словечко замолвил за тебя. Пойдем, – говоривший развернулся и пошел по направлению к знатно срубленным палатам. Прихрамывая и покряхтывая, пенсионер поплелся вслед за ним, чтобы поникшим и ссутулившимся предстать перед взором самого князя и одного из его сыновей. Рядом с ними скромно восседал старец, а чуть поодаль – молчаливые и грозные Тверд с Милованом.
И снова, в домашней теперь уже обстановке, бросилось ему в глаза – полное несходство с привычными изображениями, где Дмитрий Донской представал эдаким дедушкой-добрячком с печальным и немного горестным взглядом. Не похож он был и на скульптурное свое изображение в Великом Новгороде. Прямо перед ним восседал высокий, могучего телосложения человек с характерным лицом, щедро усыпанным оспинами вперемешку со шрамами. Седые, местами выгоревшие волосы, густая борода, потрясающей голубизны глаза, сверлящие насквозь. Узкая полоса плотно сжатых губ, прямой, почти греческий нос и целая паутинка разбегающихся по лицу морщинок, высокий открытый лоб… А еще – тучное тело, никак не вяжущееся с привычными изображениями. Булыцкий невольно вздрогнул, представив князя в бою. Уже, видно, одним своим видом тот внушал страх врагу и веру союзникам.
– Ну, вот и снова свиделись? – прервал размышления визитера Дмитрий Иванович. – Да ты сядь, настоишься еще, – усмехнулся говорящий.
– Спасибо тебе, князь, – не зная придворного этикета местного времени, неумело поклонился тот.
– Люди добрые словечко за тебя замолвили. Их и благодари. Да Бога, что шею не свернул, пока в поруб летел.
Чуть помявшись, преподаватель присел на край скамейки, и теперь говоривших разделял невысокий стол, на который были выложены нехитрые пожитки старика.
– Тохтамыш летом ударит, – чуть поколебавшись, начал старик.
– Говаривал ты. Трижды, если не путаю ничего. Еще чего скажешь? – спокойно отвечал князь.
– Послов он к тебе присылал.
– Тоже знаю, – недобро усмехнулся в ответ тот.
