За время сна она совсем закоченела, даже шкура и та не спасла, ноги были ледяными, шея без подушки затекла, левый висок дергало – именно в этом месте под головой оказался маленький острый камушек… Хотелось есть и пить. Причем чего-нибудь горячего. Хотелось теплую ванну или хотя бы душ, хотелось шерстяные носки, шапку-ушанку, тулуп, ватные штаны, компас, фонарик и пистолет. О-о-о… Пистолет особенно.
Но увы. Пришлось кое-как подниматься на затекшие, окоченевшие ноги, разминать сведенную шею, тереть глаза ледяными руками и урчать животом. Да что же это такое! Все нормальные попаданки – люди как люди, у них и балы, и кареты, и корсеты, и рыцари, и сверхспособности, и драгоценности, и поклонники. А у Васи все как всегда – лишний вес, полный раздрай в личной жизни, неопределенное будущее и неудобства разной степени тяжести. Чтоб этого Маркуса приподняло и шлепнуло!
И в какую сторону теперь идти? Если во сне она не перевернулась, что очень может быть, то идти надо назад. Только… где это назад? Нет, направление вперед и назад Василиса могла отличить, но, проснувшись, она уже столько раз попрыгала на месте, потерла поясницу, поприседала и покружилась, что теперь решительно не понимала, откуда пришла и куда следует держать путь.
Тьфу.
Что делать, если не знаешь, куда идти? Искать ориентиры. И снова, как тогда в лесу, – ни мха на деревьях, ни солнца, ни севера-юга. Оставалось только одно – настраиваться на осязание. И вот искательница приключений отправилась вперед, полагаясь на единственный доступный в ее ситуации ориентир: холод.
Она прекрасно помнила, что в самом начале пути, когда Фирт только завел ее в подземелье, там было тепло. Соответственно, если хочешь выйти, надо идти туда, где теплее. Такая простая и бесхитростная, как сама Василиса, логика тем не менее принесла плоды – девушка уже несколько раз возвращалась из ледяных коридоров, меняла направление и – о чудо! – чувствовала, как постепенно воздух становится не таким стылым.
Вот только как ни теплело вокруг, а ничего похожего на ранее пройденные коридоры не появлялось. Лиска брела извилистыми путаными ходами. Постепенно неровные каменные стены стали более рыхлыми, потом взялись расслаиваться, как пирожное «Зебра» в разрезе. Приглядевшись, девушка поняла, что камень уступил место земле. Василиса чувствовала себя кротом, ползущим сквозь толщи почвы, где песок прослаивался полосками глины, глина – черноземом и еще чем-то, чему путница не знала названия. Это «что-то» – неровные узкие полоски неизвестной породы – переливчато мерцало, и в коридорах сделалось почти светло.
Сколько она шла? Час, два? Время в этих бесконечных подземельях будто бы перестало существовать, мысли путались. Иногда усталой страннице казалось, что будто бы она слышит какие-то голоса издалека. Едва различимые, они говорили о ней. Но доносились лишь обрывки фраз.
«Пропала девушка, двадцать пять лет, пошла в туалет…»
Так похоже на Юркин голос…
«Особые приметы – татуировки на запястьях обеих рук…»
«Как пропала? Пропала – найдется. А то я ее не знаю!»
Мама?
«Заренка…»
Йен. Йен!
«Только беда от этих баб! Сначала одна ушла неведомо куда, потом…»
Багой.
«Найдите девушку!!! Я требую, чтобы вы нашли…»
Голоса путались, переплетались, казалось, они звучат одновременно везде и нигде. Словно бы искривленные пространства переплелись, как радиоволны, и теперь сквозь помехи до Василисы доносились сигналы разных станций – нечеткие, перекрываемые белым шумом.
Девушка прислушивалась, силилась настроиться на речь хотя бы кого-то одного из говоривших, но ничего не получалось. Стоило ей сосредоточиться, как «помехи» делались сильнее, голоса сплетались, и в голове звучал только непрерывный гул.
«Придите, кто-нибудь, придите… Кто-нибудь, придите… Ко мне…»
Этот незнакомый голос прорвался сквозь шум и помехи, гремящие в Васиной голове.
«Придите, кто-нибудь… Я не могу… Я больше не могу…»
Может быть, потому, что Василиса не знала говорившего, а может, потому, что говорил он не о ней, не о ней печалился и переживал, или потому, что его просьба была полна бессвязной муки, но этот голос единственный оказался различим среди десятков других. Так говорят мечущиеся в бреду, умирающие и потерявшие надежду.
«Кто-нибудь… Ко мне…»
Этот призыв раздался так отчетливо, и было в нем столько муки, столько страдания и юности, что он заглушил все прочие. И сердце Василисы сжалось, потому что она снова вспомнила – есть в мире люди, которым плохо. Так плохо, что ее, Лискины страдания – лишь суета на пустом месте, она и боли-то настоящей не знает. И от жалости, а еще оттого, что она ничем не могла помочь неизвестному, молившему о помощи, Василиса остановилась. Горечь прихлынула к горлу.
