– У тебя еще остались скребки?
Дмитрий смеется, хитро и вкрадчиво. Поглядывает на мою исцарапанную щеку.
– А что скажет твоя когтистая пациентка, если узнает?
– Пожалуйста, Дмитрий. Не надо. Я и так себя ненавижу.
– Не сомневаюсь. Между своей религией и своей профессией, как между двух огней. Я удивлен, что твой муж терпит твою работу.
Я отворачиваюсь.
– Он молится за меня.
– Разумеется, Бог решает все проблемы.
– Не надо.
Дмитрий улыбается.
– Возможно, именно это я упустил в своих исследованиях. Мы все должны просто попросить Бога, чтобы младенцы не впитывали химикаты своих матерей. Коротенькая воскресная молитва, Лили, – и ты сможешь вернуться к фолату и витаминам. Проблема будет решена. – Он неожиданно встает, распрямляется до своих шести с половиной футов, словно вытянувший ноги паук. – Идем, консуммируем твое лицемерие, пока ты не передумала. Я не вынесу, если ты вдруг решишь положиться на свою веру.
В лаборатории Дмитрия флуоресцентные лампы освещают столы из нержавеющей стали и исследовательское оборудование.
Дмитрий роется в ящиках. На столе перед ним лежит одинокий комок плоти, влажный и непристойный на стерильной сверкающей поверхности. Дмитрий замечает, что я смотрю на него.
– Ты не догадаешься, что это. Обычно они меньше.
Часть комка чуть больше глазного яблока. Остальное – тонкий придаток, свисающий из основной массы. Мясистая, сосудистая, жирная пульпа. Дмитрий копается в очередном ящике. Не поднимая глаз, отвечает на собственный вопрос:
– Гипофиз. Восьмилетней девочки. Она страдала от ужасных головных болей.
Я шумно втягиваю воздух. Даже для химии это слишком.
Дмитрий улыбается моей реакции.
– В десять раз крупнее нормы. И не в группе риска: прекрасное наблюдение во время беременности, хорошие защитные маски, пища с низким содержанием пестицидов. – Он пожимает плечами. – Думаю, мы проигрываем битву. – Открывает следующий шкафчик. – А. Вот. – Он достает упакованный в фольгу квадратик размером с презерватив с черно-желтой маркировкой и передает мне. – Я уже списал дозу как выданную. На статистику это не повлияет. – Он кивает на комок плоти. – А ей он точно ни к чему.
«НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», – гласит надпись на фольге. Также присутствует контрольный идентификатор и эмблема Отдела испытаний на человеке Управления по контролю за продуктами и лекарствами: двойная спираль ДНК и микроскоп. Я протягиваю руку, но Дмитрий отодвигает пакетик.
– Надень прямо тут. Новая основа – клеточная фольга. Можно отследить. Поэтому надевать следует только в больнице. – Он кидает мне пакетик, сконфуженно пожимает плечами. – Наши спонсоры думают, что слишком много доз уходит в неизвестном направлении.
– Сколько я должна носить его, прежде чем смогу уйти?
– За три часа ты получишь большую часть дозы.
– Этого достаточно?
– Кто знает? Кого это волнует? Ты отказалась от лучшего лечения. Пожнешь, что посеяла.
Ответить мне нечего. Дмитрий слишком хорошо меня знает, чтобы потчевать его сказками, которые я рассказываю себе, которые утешают меня в три утра, когда Джастин спит, а я смотрю в потолок, слушая его ровное, честное дыхание. Это для нашего брака… Это для нашего будущего… Это для нашего ребенка.
Я срываю упаковку, вытаскиваю блузку и расстегиваю слаксы. Засовываю дерму под резинку трусиков. Дерма прилипает к коже, и я представляю, как очищающее лекарство вливается в мой организм. Несмотря на насмешки, Дмитрий дал мне спасение, и внезапно меня накрывает волной благодарности.
– Мы тебе обязаны, Дмитрий. Правда. Мы не могли ждать, пока закончатся испытания.
Дмитрий утвердительно хрюкает. Он занят тем, что ковыряет раздутый гипофиз мертвой девочки.
– В любом случае вы бы никогда не смогли его себе позволить. Он слишком хорош, чтобы раздавать направо и налево.
Скребок настигает меня в метро.
Вот я сижу и улыбаюсь детям в защитных масках «Хэлло, Китти» и «Берн герл» через проход – а вот наклоняюсь, срываю собственную маску и рыгаю. Девочки смотрят на меня, как на наркоманку. Накатывает новый приступ тошноты, и меня перестает волновать, что они думают. Я скрючиваюсь, пытаясь
