слогом умели немногие. И лишь очень немногие умели так, что под их властью оказывалась сама сущность мира, сама история. Именно они, творцы первой и высшей черед, затевали и выигрывали войны, меняли местами времена года, останавливали землетрясения, осушали реки, воздвигали города.
У варваров творческий дар отсутствовал или находился в примитивном, зачаточном состоянии. Но он, именно он всегда был и оставался наиважнейшей угрозой империи, поскольку даже в отлученных от грамоты и письма, забитых, бесправных племенах иногда появлялся самородок. Таких надлежало уничтожать. Немедленно – прежде чем дар успевал набрать полную силу.
Творец четвертой череды Алео разыскал Тао за час до полудня.
– У меня для вас новости, – поклонился он. – Во-первых, беглый кузнец далеко не ушел. Он пробирался в восточные кварталы, но напоролся на конный разъезд. Творец третьей череды Брао обездвижил варвара стихотворным экспромтом. Во-вторых, у него есть брат по имени Илай, он исчез, дом кузнеца пуст. Этот Илай наверняка именно тот, кого мы ищем. Есть еще и в-третьих, творец… Их сестра, та, что была с вами ночью, она…
– Что «она»?
– Бросилась с дворцовой башни на мостовую, творец. Расшиблась насмерть.
Собрав волю, Тао подавил в себе жалость. Необходимо было действовать, переживания и угрызения совести отошли на второй план.
– Где кузнец сейчас? – процедил Тао.
– В конюшенном деннике, связанный по рукам и ногам. Его охраняет десяток воинов.
Кровь бросилась Тао в лицо.
– Ступайте на конюшни, – бросил он. – Заколите его. Затем объявите во всеуслышание, что завтра на рассвете кузнеца вместе с сестрой казнят. Так, чтобы каждая собака в городе об этом знала. И приведите мне местного толмача. Понятно ли вам? Поспешите!
Заря едва занялась, не успев еще оттеснить ночь и смести с небосвода звезды. Порабощенный город еще не пробудился от сна. Еще не поднялись с постелей каменщики, гончары, трубочисты, стекольщики, оружейники и ткачи. Не звенели бидонами молочницы. Не распахнули входные двери трактирщики. Купцы не открыли мясные и скобяные лавки. Город спал, но люди лихие, души свои ни в грош не ставящие, были уже на ногах.
Они вернулись с ночного промысла, но разойтись по притонам на этот раз не спешили. Творцы затеяли публичную казнь – зрелище, которое пропустить невозможно, и поэтому к Королевской площади стекались сейчас бродяги и нищие, пропойцы и беглые каторжане, ночные воры и гулящие девки.
Со-чинитель Илай пробился через окружившую площадь толпу и встал в первом ряду. Смесь злости, ненависти и силы переполняла его. Вчерашней ошибки он не допустит. Брата и сестру он вырвет из рук палачей лично, и горе тому, кто встанет у него на пути. Сочинения сложены, на Илае невидимые доспехи, пробить которые не сможет ни один творец. Трое уже пытались – клинками и боевыми топорами с коней в кривом тупиковом переулке. Двоим Илай позволил сбежать, тело третьего стынет сейчас среди мусора, грязи и нечистот.
Со-чинитель не хочет больше проливать кровь. Он не рожден для войны и смертоубийства. Он заберет семью и уведет ее с этой проклятой земли. В горы, что застилают небо на северном горизонте. Или в степь, что лежит за южными болотами. Или в богатые дичью западные леса.
Солнце расправилось, наконец, с темнотой и шарахнуло по лобному месту первыми, нежаркими еще лучами. Под улюлюканье толпы парадные двери дворца распахнулись. Сейчас из них выберется процессия палачей, и…
Солнце слепило глаза, и Илай не сразу понял, что вместо процессии с дворцового крыльца косолапо спускается на мощенную гранитом площадь всего один человек. Илай успел удивиться, узнав в нем толмача-грамотея Эшмая. Больше Илай не успел ничего, потому что грамотей развернул бумажный лист и стал читать. Громко и против обыкновения связно, как текст, заученный наизусть.
– Пять тысяч золотых за голову Илая, сына кузнеца Алфея с улицы Поденщиков. Пять тысяч тому, кто доставит его живым или мертвым!
В этот миг Илай отчетливо понял, что уже мертв. Творцы были бессильны против сочиненной им защиты. Но защиты от своих у него не было. Сочинять ее Илай и в мыслях не держал.
– Вот он, – надсадно заорали за спиной. – Я первый его узнал, он мой!
Илай обернулся и грудью нарвался на лезвие бандитского кривого ножа. И умер.
Поначалу люди старались обойти стороной поселившуюся в заброшенной пекарне на восточной окраине города сумасшедшую нищенку. Кто она и откуда взялась, было неведомо. Разглядеть лицо под намотанной на голову мешковиной – невозможно.
Время шло, и люди привыкли к тощей, скособоченной, выряженной в ветхую черную хламиду фигуре. Перестали шарахаться от непрерывного невнятного бормотанья. Самые сердобольные подносили нехитрую еду или медяк-другой. Иные пытались с нищенкой заговорить, но, кроме несуразного имени Со-чинительница, ничего из ее бессмысленных речей не вынесли. Были даже такие, кто уверял, что Со-чинительница – шибко грешившая по молодости гулящая девка, на старости лет раскаявшаяся и набирающаяся теперь святости перед смертью.
Однажды осенью, однако, в три пополудни нищенка выбралась из пекарни на себя не похожей. Черную хламиду сменила атласная белая туника. Мешковина исчезла. Вместо убогой скособоченной старухи по брусчатке легко ступала юная белокурая девушка. Встречные ошеломленно провожали взглядами стремительно двигающуюся по направлению к центру города стройную фигурку.
Бормотание, впрочем, никуда не делось. Обернувшаяся девушкой нищенка по-прежнему непрерывно произносила слова на ходу. Только вот слова эти
