— По возрасту сходится… по крови… моя женушка как-то упоминала, что, дескать, не из простых… я-то, грешным делом, сие пропустил. Мне-то особо разницы нету, простая, благородная… я вон сам крестьянского роду и того, Себастьянушка, не стыжусь. Ежели знать хочешь, то мне главное, каков человек из себя, а не чем там его предки славныя.
Позиция этакая Себастьяну была понятна и в чем-то близка. И, обнюхав собственные руки, которые вкусно пахли огуречным рассолом, он произнес:
— Теща, значит… ведьмачью тещу брать не приходилось…
Себастьян лизнул большой палец.
А хороший рассол, однако, на смородиновом листе, и вишневые веточки добавляли… надо будет попросить Аврелия Яковлевича, чтоб этакими замечательными огурцами поделился, потом, естественно, когда все закончится…
…ведьмачья теща… чтоб ее…
Евдокия гладила будущего мужа по спине, и он мурлыкал… Евдокия собиралась было сказать, что мурлыкающий волкодлак — это как-то неправильно, но говорить не хотелось.
Хотелось, чтобы нынешняя ночь длилась.
И день не наступал.
И уж тем паче ночь следующая, которая грозилась полною луной. И Лихо чувствовал ее приближение, оттого, стоило руку убрать, открывал желтые волчьи глаза, ворчал раздраженно.
— Мне так до утра сидеть? — поинтересовалась Евдокия, с ужасом понимая, что до этого утра не так уж много времени и осталось.
Час?
Два? Или три, а там — серый зыбкий рассвет, разлука, которая недолгая, но ей страшно отпускать своего княжича. Беспокойный стал, переживает и уходить-то не хочет; он бы остался, когда б дозволено это было…
— До утра, — соглашается Лихо. — Всю жизнь…
А спина переменилась.
Человеческая еще, но… кожа стала будто бы тверже и на ощупь сухая. Под кожей — мышц валуны ощущаются, твердые, будто и впрямь каменные…
— Всю жизнь сидеть и гладить?
— Ага…
— А работать кто будет?
Лихо перевернулся на спину и, приоткрыв левый глаз, спросил:
— Тебе так хочется работать?
В данный момент времени работать Евдокии не хотелось совершенно. Если подумать, то за все последние дни мысли о работе ее не посещали, что было вовсе удивительно.
— Ева, — Лихо притянул ее к себе и лечь заставил, — для работы — свое время, а сейчас мы отдыхаем… я вот определенно отдыхаю… хотелось бы, конечно, чтобы и ты…
Лихо был горячим.
Раскаленным просто-таки. И псиной теперь от него пахло крепко, но против ожидания запах этот не был Евдокии неприятен.
— Все хорошо? — Лихо открыл оба глаза.
Не желтые — золотые, а зрачки сделались по-кошачьи узкими, и, наверное, это тоже было странно, но среди всех прочих странностей нынешние терялись.
— Это ты мне скажи, все ли хорошо…
Три дня.
И поводок скороспелой луны на его шее, незримый, но существующий. Если Евдокия закроет глаза и коснется шеи… не дался, отстранился и руку перехватил, пальцы целовал, осторожно, точно опасаясь, что и легкое его прикосновение повредит.
— Я говорю, — шепчет, — все хорошо.
— Сейчас или…
— И сейчас. И потом… завтра все закончится. И мы поженимся… уедем в Краковель, если захочешь…
— Не знаю… наверное.
— Или можем остаться в Познаньске… у нас дом есть…
— У вас?
