страх…
Воспоминания не мешали.
— Вставай, — Аврелий Яковлевич руку протянул, — нам еще собраться… и поужинать не мешало бы.
Гавел встал, покачиваясь не то от силы, не то от слабости.
Дурное состояние, хмельное, но он откуда-то знал, что пройдет. А за дверями бани смеркалось. И луна, полная, маслянистая, висела над самою крышей гостиницы, того и гляди, рухнет…
Луна звала.
Лихо слышал ее голос днем, мучительно стараясь отрешиться от него. Но луна звала. И нашептывала, что над серыми моховыми болотами ныне ветер разгулялся. Вольно ему.
И Лихо бы на волю.
Выпустить ту, другую, часть своей натуры… он же не волкодлак, а значит, можно… и убивать не хочет, всего-то — перекинуться.
Малость какая.
А запахи станут ярче… их так много вокруг. И Лихо закрывал глаза, жадно подбирая каждый.
Сладковатый аромат цветов, в котором каждый бутон пахнет по-своему… пряный запах травы, омытой росами… земли… и куропатки, что сидела на гнезде… собак… эти боялись… людей, лошадей, сена… целого мира в этакой удивительной мозаике.
От мира голова шла кругом.
…а там, на моховых пустошах, открываются черные окна багны, выпуская бледнокосых водяниц. На вершинах кочек раскрываются мертвоцветы, полупрозрачные, бледные цветы.
Лихо помнит?
Помнит тугие их стебли, которые не рвутся, но ломаются, брызжут едким красным соком, будто кровью. И отходит он плохо. И пахнет терпко, сладко.
Мертвоцветы собирают по полной луне, но перед самым рассветом, когда смыкаются тяжелые бутоны, росу внутри запирая…
…Лихо, Лихо…
Шепчет ветер.
Луна.
И та, которая сидит под разбитым молнией дубом. В руках ее — костяная свирель, в ногах ее — навья стая, и древний вожак в дырявой шкуре доходит последние дни.
Он жив лишь ее силой и ее волей, потому как не может стая без вожака. А ты тут, Лихо, в чужом мире, который тебя не примет, потому как больше ты не человек…
…и криво усмехается Волчий Пастырь, идет по багне, опираясь на кривоватую клюку, а на воде остаются вдавленные следы… и тебе надобно за ним…
…или же к ней.
Выбирай, Лихо!
— Нет! — Он вырывается из полусна-полуяви, слетая на пол с узкого диванчика, падает, когтями впивается в паркет.
Выдыхает.
И заходится кашлем, потому как слишком много вокруг незнакомых ароматов, от которых хочется одного — бежать прочь.
…по влажной росе.
…по ломкому вереску, который уже выметнул лиловые колосья цветов.
…по прозрачному березовому лесу… и хмурому ельнику, что вырос на границе Серых земель живою стражей.
…по болоту, сухому мху, что выдержит немалый вес его, Лихо, нового тела… и луна, заглядывая в окошко, смотрит, как корчится на полу, пытаясь совладать с силой, человек.
Человек ли?
Луна улыбается. И в тенях ее проглядывает иное, смутно знакомое лицо.
— Нет. — Лихо все же удается встать. И, глядя на собственные руки, которые все еще больше руки, нежели лапы, он судорожно выдыхает.
Усмиряет силу.
Аврелий Яковлевич обещался, да, видно, забыл свое обещание… или не забыл, но оставил Лихо наедине с собой, чтоб справился…
Правильно.
Если у Лихо, у самого, веры недостанет, то чего о других людях говорить?
