дорогой, подобных мыслей не возникало?
— Что вы, Аврелий Яковлевич! — почти непритворно возмутился Лихослав. — Как можно!
— Смотри у меня. Этого уже ведьмаки разделывали. Протоколы я читал. А третьего и сам видеть сподобился… слышал про Жироданьского зверя?
Лихослав кивнул: кто ж об этом Хельмовом отродье не слышал-то?
Деревушка Жиродань, крохотная, на самой границе Серых земель стоящая. Живут там в основном углежоги и лесорубы, да еще и охотники… не сказать, чтобы совсем уж бедно живут, но и не роскошествуют… рядом еще пяток деревенек таких же, в пару дюжин дворов. Хутора. И одна лесопилка, на то время — небывалое новшество.
Леса. Болота.
Волчьи стаи.
И волкодлак, который прославился на все королевство небывалой хитростью.
— Скольких он убил? Сотню?
— Сто двадцать три… и еще дюжина пропавших без вести, думаю, что и с ними. Опять дурное думаешь? — Аврелий Яковлевич к вопросу присовокупил подзатыльник. И следовало сказать, что подзатыльники у старого ведьмака отличались просто-таки невероятною целительной силой.
— Если вы и дальше так продолжите, — сказал Лихо, затылок потирая, — то у вас тут вскорости не один, а два трупа образуются.
— Ничего, крестничек, с трупами я уж как-нибудь да разберусь.
— Значит, тот волк…
…сто двадцать три человека.
Три года охоты.
И память, долгая память.
— То, что убивал он, не значит, что будешь убивать ты, — сказал Аврелий Яковлевич. — Потому не спеши… дурное дело — не хитрое, успеешь себе револьвер в рот сунуть.
— Вы его…
— Пристрелил. — Аврелий Яковлевич отступил. Теперь он стоял напротив окна, затянутого пыльной сетью плесени. И солнце, пробивавшееся сквозь чародейский заслон, золотило смуглую ведьмачью шкуру. — Понял, кто он, и пристрелил. Заговоренная пуля. Заговоренный пистоль. И немного везения… он считал себя волкодлаком. Тоже решил, что тварью стал… и смирился… а может, ему даже понравилось тварью быть. Самый быстрый, самый сильный… и признался даже, что к вкусу человечины привык, хотя поначалу есть брезговал. Он распрекрасно помнил каждое свое убийство, Лихо. И если поначалу боялся, то… ощущение собственного всесилия пьянит. Он быстро привык и к своей способности менять обличье, и к чужому страху… и к тому, что пули его не берут, ни обыкновенные, ни серебряные. И ежели тебе легче станет, то тварью он стал задолго до того, как его волки пометили. А остальное — лишь повод, чтобы эту тварь, в нем сидевшую, выпустить.
— Я не…
— Ты хочешь остаться человеком?
— Да.
— Тогда оставайся. Я не буду врать, что это легко…
— Но возможно?
— Да.
Аврелий Яковлевич замолчал. Он замер, перебирая волосы в курчавой своей бороде.
— Это даже хорошо, — наконец произнес он, — что на тебе моя метка… ты мне жизнь должен, а значится, я имею на нее право… сделаю кое-что, будешь носить. Ее зов — заглушит. А с остальным сам управляйся. У тебя выйдет. Ты упрямый.
Лихо потер глаза, которые начали чесаться.
— А она… кто она на самом деле?
Ведьмак не стал делать вид, что вопроса не услышал или не понял, но лишь повел плечами и тихо ответил:
— Лучше бы тебе того не знать.
И отвернулся.
— Воды подай и ремень развяжи… будем твоего красавца допрашивать.
Ремень Лихослав снял.
И носки свои выковырял, но забирать побрезговал, бросил в корзину с грязным бельем. Перебравшись на кривоногий диванчик, поставленный в углу, верно, затем, чтобы просто угол занять — а иначе отчего оный диванчик настолько неудобный? — Лихослав замер. За ведьмаком, словно бы позабывшим про присутствие гостя, он следил внимательно, хотя и не понимал половины того, что делает…
