– Ты поверила?
– Не знаю. С ней сложно. Я не хотела верить, а она… она все говорила, что меня не найдут, что не ищут даже… что все думают, будто меня болотницы позвали, и значится, я сама… не болотница – двоедушница…
Она замолчала, приложив пальчики к губам, глядя на Аврелия Яковлевича с детскою надеждой.
– Лгала, – с уверенностью сказал он. – Двоедушником человек становится по собственному согласию, когда пускает в себя хельмову тьму. Тебя закляли, девонька, и не только через зеркало. Не получала ли ты накануне подарков?
По тому, как нахмурилась Януся, понял – получала.
– Анджей прислал… лилию болотную из белого золота… и выходит, что он…
– Не спеши судить, – Аврелий Яковлевич покачал головой, – ты же сама заклятою была, знаешь, каково это… сильная колдовка любого воли лишит.
…почти любого, но о том ей знать не следует. Призраки доверчивы как дети…
– Да?
– Ты у богини про своего Анджея спроси. Она-то правду знает.
– Непременно спрошу. – Януся вновь опустилась на пол, села на корточки, в белой полупрозрачной рубашке она выглядела куда моложе своих четырнадцати лет. – Дальше обыкновенно все было. Меня привезли в Цветочный павильон. Заперли. Она разрешила Миндовгу… ты и вправду хочешь знать подробности?
– Не эти, девонька.
– Тогда ладно… в первый раз я хотела на себя руки наложить, а она не позволила. Она никому не позволяла умереть просто так… Миндовг от вида крови зверел… он пил ее… и других тоже поил. Она ему сказала, что если пить кровь, то можно жить вечно, как упырь…
– Ну… упырь-то как раз и не живет. А если и существует, то до первого толкового охотника.
Януся слабо усмехнулась.
– Он мучил, а силы тянула она… и обещала, что если клятву дать, то муки прекратятся…
…а вот это уже было совсем интересно. Души собирала колдовка. И много ли набрала?
– Много, – сказала Януся. – Они боялись… не только ее, а черного камня.
– Какого камня?
– Черного. – Она нахмурилась и потрогала горло. – Не могу… он был… стоял… Миндовг и… кровь лилась, а говорить…
Януся замолчала и молчала долго, не спуская с ведьмака раздраженного взгляда. Неужто и после смерти не дозволено ей говорить о том камне?
…алтари делали из камня.
– Он еще там? – спросил Аврелий Яковлевич, пытаясь вспомнить Цветочный павильон, который, конечно, был не самым приятным местом, но и жути особой он не ощущал.
С другой стороны, любую жуть припрятать можно.
Как и камень.
– Там. – Януся ответила шепотом, повторив, точно заклятие. – Его боялись… очень боялись…
– А ты?
– И я боялась.
– Но?
– Я из Радомилов. – Она сказала это так, что Аврелий Яковлевич понял: не сломали. Ломали. Долго. Старательно. А после наложили заклятие «хельмовой суши». И если душа Януси осталась свободна, то тело ее, молодость, красота перешли колдовке.
– Сколько ей лет?
– Не знаю. – Януся пожала плечиками. – Она выглядела молодой, но вот глаза ее… что колодцы болотные… и еще, у нее на руке отметина имелась, вот тут.
Она вытянула правую ручку, повернула и коснулась белой кожи.
– Темная?
– Черная почти.
Худо. И дело дрянь – не вытянет Себастьян… да и сам-то Аврелий Яковлевич… Ежели уже тогда колдовка была сильна неимоверно, то какова она ныне?
Или, напротив, у страха глаза велики? Сколько лет минуло как-никак… и, быть может, ослабела колдовка, оттого и вернулась на прежнее место, которое еще помнит вкус пролитой крови?
И ответом на невысказанную мысль его полыхнуло белое пламя, раскрыло незримые щупальца, холодом обдав. Вспыхнул запирающий контур…
