обернуты несколькими слоями гофрированной бумаги.
– Какая прелесть, – не удержалась Богуслава, растирая висок. – Поклонников у вас все прибывает и прибывает…
– Это от дядечки. – Тиана нежно погладила розы, и те, потревоженные прикосновением, осыпались. – Дядечка очень за меня радый.
– Я думаю.
Богуслава убрала руку и вновь прижала пальцы к виску.
– С вашей стороны, Тиана, очень предусмотрительно обзавестись таким… перспективным кавалером. – Ядзита вытащила белые нити, верно, собралась вышивать луну над погостом.
– Не думаю, – подала голос Габрисия, нынешним днем странно молчаливая.
Она же следила за Богуславой, а та этой слежки и не замечала. В последние дни княжна Ястрежемска была непозволительно рассеянна.
– Отчего? – Иоланта прохаживалась по комнате, не сводя взгляда со своего отражения. – Вот станет Тиана фавориткой и заживет на широкую ногу…
Она остановилась в углу, где два зеркала отражали друг друга, и замерла, разведя руки, вытянув ножку в лиловом, расшитом бабочками, чулке.
– Чушь какая… – проронила Мазена.
После возвращения своего она держалась в стороне, наблюдая за остальными конкурсантками свысока: куда им до панночки Радомил?
– Не чушь. – Ядзита вышивала, почти не глядя на канву. – Вовсе не чушь… прогулка была? Была. И наедине они беседовали… и потом его высочество Тиану каждому самолично представляли…
– Чушь…
Мазена отвернулась, верно забыв, что в Цветочном павильоне слишком много зеркал, чтобы спрятать ненависть, исказившую черты совершенного ее лица.
– И розы, – вступила в беседу Эржбета и, откинувшись на спинку кресла, мечтательно произнесла: – Ах, если бы мне принесли такую корзину…
– Мог бы прислать что-то более весомое.
– А завидовать – нехорошо, Мазена…
– И нечему, – тихо произнесла Габрисия. – Допустим, она понравилась Матеушу… что в этом хорошего?
– А что плохого? – Ядзита разложила нитки всех оттенков белого. – Жить во дворце… в роскоши… не надо думать, что есть и что надеть… и все-то вокруг бегают, угодить стараются… Анелия – дура, если от такого отказалась…
– Анелия давно за границу уехала со своим негоциантом. – Богуслава терла висок остервенело, не замечая, что растирает нежную кожу докрасна.
– Можно подумать, она за границей кому-то нужна… этот ее…
– Негоциант…
– Негоциант, – повторила Ядзита вкусное слово, – побалуется и выкинет прочь… и что тогда она делать станет?
– Умная женщина, – Эржбета вытащила из вазы веточку аспарагуса и теперь вертела в пальцах, – нигде не пропадет.
– Вот и не пропадала бы дома…
– Король или негоциант – никакой разницы. – Габрисия держалась своей точки зрения. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и было в этой ее позе что-то неестественное, натужное. – Мы ведь не об Анелии говорим…
– Не скажите… у короля всяко возможностей побольше. – Ядзита не собиралась уступать в споре. Она задумчиво прикладывала то одну нить, то другую, то третью, но никак не могла решиться. На неискушенный Себастьянов взгляд, нити если и отличались, то незначительно, однако Ядзита к вопросу вышивки подходила серьезно.
– У короля? Милая, вы плохо знаете королей…
– А вы хорошо?
– Уж получше вашего…
– И когда ж успели?
– Девочки, не ссорьтесь! – Лизанька оторвалась от письмеца, которое перечитывала раз в четвертый… или в пятый?
И розовела. Вздыхала. Волновалась столь явно, что у Себастьяна возникло сильнейшее желание письмецо это умыкнуть. Нет, не из ревности, но из опасения за Лизаньку… вряд ли Евстафий Елисеевич обрадуется роману дочери с придворным пустобрехом…
– Речь не о короле, а о королевиче…
– Наследнике, – уточнила Ядзита, все-таки сделавшая выбор.
Габрисия лишь плечом повела, всем видом своим демонстрируя, что в уточнении надобности не было никакой.
Наследник или нет – не принципиально.
– Молодой, холостой… – Эржбета вздохнула и к собственным бумажкам потянулась, спеша записать какую-то, несомненно, очень важную мысль.
– Боги милосердные, – Габрисия всплеснула руками, – уж не думаете ли вы, что он на ней женится? Это… это невозможно!
