Так уж получилось, что события, последовавшие за этой, воистину решительной, мыслью, стали неожиданностью для всех участников, каждый из которых пребывал в состоянии задумчивости.
Лютик, решив, что падчерица справится и без его помощи, отстал. Его тревожило и состояние супруги, серьезность которого она наотрез отказывалась признать, и не женское, порой пугающее здравомыслие падчерицы, и визит в королевство родичей…
Лихослав тоже приостановился. И Аленка, повиснув на его руке, испустила томный вздох, она глядела снизу вверх, старательно моргая, надеясь, что не слишком-то переиграла. Она чувствовала и раздражение спутника, и подспудное его желание Аленку стряхнуть, сунуть ей ее же зонтик, который Лихослав положил на плечо, и сбежать.
– Вы устали? – с надеждой поинтересовался Лихослав.
И Аленка радостно ответила:
– Что вы, конечно нет! Погода замечательная… и мне так нравится Познаньск! Представляете, я никогда-то прежде из Краковеля не выезжала…
Притворяться дурой было тяжело.
– Что ж так?
Смотрел Лихослав не на Аленку, на Евдокию, которая о чем-то задумалась и опять нахмурилась. И шла широким чеканным шагом. Юбки подобрала так, что видны были не только желтые ее ботиночки самого ужасающего вида, но и черные чулки, божьими коровками расшитые…
Где она их только взяла?
Вот на чулки-то Лихослав и уставился.
Хороший он. Терпеливый. И не будь Евдокия столь упряма, все бы у них сладилось… и подмывало рассказать, что никакая она не компаньонка и что приданое у нее не меньше Аленкиного, да и сама по себе Евдокия – золото, не по характеру, но по таланту, доставшемуся от покойного батюшки. Умела она делать деньги едва ли не из воздуха…
Но нет, говорить нельзя.
Лихослав, конечно, разом переметнется, принесет букетик уже для Евдокии… и получит цветами по зубам. Не простит ему сестрица этакого легкомыслия.
Боится.
А он даром что зубами от злости едва не скрипит. И тоже понять можно: за ним небось семья… Евдокия вон тоже за Аленку, за матушку, за Лютика босиком по углям пройдется, не то что женится… точнее, замуж за нелюбимого, но с состоянием.
Сложно все.
И интересно.
Лихослав же, глядя на чулки с красными и желтыми божьими коровками, на подол бирюзового сатинового платья, зажатый в кулачке, на пухлый портфель под мышкой и косу, которая подпрыгивала и раскачивалась в такт шагам, ни о чем не думал.
Смотрел.
И засмотрелся так, что не заметил появление черной кареты. Она выплыла из-за угла, остановилась, перегородивши улицу, и четверка верховых свистом, гиканьем разогнала голубей. Дверцы распахнулись, выпуская людей в черных же плащах, в низких шляпах, в полумасках вида не столько разбойного, сколько театрального.
– Ой, – сказала Аленка, – а у вас тут…
Евдокия, не замедляя шаг, от первого похитителя просто-напросто отмахнулась.
Портфелем.
Второму же уткнулась прямо в грудь, и этот момент Лихославу категорически не понравился… он с немалым удовольствием стряхнул ручку предполагаемой невесты, которая, к чести ее, не стала ни визжать, ни в обморок падать, но лишь деловито попросила:
– Ридикюль верните. У меня там вязание.
…а по весу и не скажешь. Хотя, может, она, подобно древней Бяловецкой панне, кольчугу вяжет…
– Не лезь! – прошипел верховой, тесня Лихослава жеребцом. К слову, жеребчик был славным, восточных кровей, оттого и норова горячего. Получив кружевным зонтом по морде, он оскорбился и, тоненько взвизгнув, поднялся на дыбы. И пока верховой пытался с жеребцом сладить, Лихослав его на землю и ссадил…
…когда дорогу заступил господин в черном, Евдокия сначала не поняла, что происходит, и шагнула влево, но господин маневр повторил…
– Извините, – раздраженно сказала Евдокия, пытаясь обойти его, такого неудобно большого.
Кто-то схватил за косу…
– Не дергайся, – прошипели, дыхнув в лицо чесночною подливой. – Это похищение.
– Хорошо, что не ограбление. – Евдокия ответила машинально.
– Почему?
