Вспоминался тот день перед Купалиями, когда они с Хельги носили припас для Буры-бабы: мелкая морось, влажные еловые лапы, высокие травы, от которых промокал подол сорочки, водянистая красная земляника на мокрой ладони… Пестрянка невольно улыбалась, чувствуя, как смягчается сердце. Чуть больше года миновало, а кажется – тысяча лет.
Два дня назад войско вернулось с перевала и теперь отдыхало. В первую ночь после отступления хазар оттуда ушла только половина русов; сменяясь, одни спали, другие сторожили на случай внезапного возвращения Песаха. На следующий день, выслав вперед дозоры, сошли на склон. Отроки собирали тела хазар, снимали пояса, оружие, пригодную одежду, обувь. Многие слышали, что степняки носят особые черевьи, к которым пришиты трубы из кожи, закрывающие ногу почти до колена, но иные лишь теперь увидели их своими глазами. При езде, говорят, это удобно, но в такую жару ноги в этих трубах чуть ли не плавились, поэтому натянули добычу лишь самые горделивые. Снимали с конских трупов седла и сбрую.
Из города пришли присланные стратигом сугдиане – закапывать покойников хазар. Оставить их без погребения было немыслимо: при такой жаре уже скоро не то что в долине, а и в самой Сугдее станет нечем дышать. Сотни трупов людей и лошадей везли и волокли к глубокой расселине в скалах; над головами тучей жужжали мухи. Перетащив все, засыпали камнями и землей.
Своих мертвых русы и русичи хотели сжечь, как велит обычай, но оказалось, что негде взять столько дров. Местные жители топили печки то соломой, то плавником, то сушеным навозом; вскипятить воду в горшке жара хватит, но сжечь тело… В конце концов, разложили костры из соломы и плавника поверх уложенных в яму тел, а как топливо прогорело, засыпали землей. Каждому погибшему Хельги велел выдать полный набор снаряжения. Чего не хватало – добавить из добычи, чтобы был и топор, и стрелы, и щит, и копье, и даже шлем.
– Вот ведь дедки подивятся, – пробормотал Перезван; в его родовой дружине оказалось шестеро погибших, в том числе родной младший брат Святигость. – Никто еще из наших к дедам со щитом и в шеломе не являлся. Соберутся небось, расспрашивать начнут: а это что, а то зачем, а это для чего?
– Но они могут гордиться, что твои братья погибли со славой, как воины! – Хельги хлопнул его по плечу.
– Не знаю… – Перезван подавил вздох. – Может, скажут, и куда вас лешии понесли, сидели бы дома! Таврия, Боспор! Да деды веками жили, слов таких не знали! А наши, вон, головы сложили здесь. Зачем, скажут? Какое ваше дело, скажут? Не трогают Киев больше хазары, ну и ладно, на кой было самим к ним лезть?
– Ради славы земли Русской! – ответил ему Асмунд. – За это стоит голову сложить! Чтобы и на Боспоре, и в Таврии, и в каганате самом знали русь и опасались нам поперек дороги становиться! Разве это не дело? Объясни там дедам своим!
– А они скажут – где та Русская земля…
– Где мы, там и она!
– Непонятно им будет. Сколько жили – только и знали, что свою речку Ржавку, да свои жарыни, да леса – ближний и дальний, а за дальним лесом уже и тот свет.
– Но ты-то уже понял, что наша земля и за дальним лесом не кончается? – Хельги посмотрел на него.
– Я понял. Потому и с вами здесь. Дедам трудно будет…
– Что с них взять, с дедов? Ты лучше о внуках думай, – посоветовал Асмунд. – Глядишь, они дальше нашего пойдут.
Зарезали бычка, устроили поминальный пир. Сегодня, наконец покончив с делами, отдыхали. Везде в тени белели сорочки отроков; кому не хватило места здесь, ушли на склон, где зеленела роща дикой сливы. Без тени в этом месте выжить было просто невозможно. Шатры спасали от солнца, но в них висела такая душная жара, что никто не выдерживал долго. Пестрянка проводила время снаружи, сидя на кошме и прячась в тени полога. От гнетущего зноя она, выросшая в прохладном краю, стала вялой, отяжелела и с трудом сохраняла бодрость. Ей досталось наблюдать за боспорскими заложниками: во главе с епископом Никодимом, те собирали топливо, ловили рыбу, варили кашу и похлебку.
Издали донесся пронзительный свист дозорных. Несколько отроков поблизости привстали, оглянулись. Но свистели не с перевала, а наоборот, со стороны Сугдеи.
– Эй, смотри, греки едут, – сказал Агнер, всматриваясь в дорогу от города, где вздымалась желтая пыль из-под копыт.
– Много?
– Да… десятка два. Кто-то важный с ними…
– Марк это. – Хавлиди, ездивший с Хельги в Сугдею, узнал доместика фемы. – Вон, в красном плаще.
– Только не назад на перевал! – простонал Своимысл и сморщился. – Неужели и трех дней не дадут передохнуть?
– Может, эти гады ползучие теперь через другой перевал заходят, а греки без нас не справляются?
– Госпожа, я разбужу конунга? – спросил у Пестрянки Агнер.
– Разбуди лучше Асмунда, – Пестрянка вспомнила покрасневшие от недосыпа глаза Хельги и его несколько размытую улыбку насильственной бодрости. – Да вон он сам идет.
В сопровождении десятка отроков Асмунд вышел навстречу гостям. Доместик фемы Херсон соскочил с коня и приблизился к нему. Асмунд показал на кошму в тени раскидистой яблони у ручья – самое прохладное и приятное место во всем стане. Тот кивнул, и они направились туда.
