– Именно так! Мудрая женщина была твоя бабка. Я тоже так думаю. Олег Вещий всю жизнь делал это самое – раздвигал границы мира. И мой отец тоже. И я. Наши предки неплохо разведали дорогу – даже сыновья Хринга не зря погибли и все те, кто шел с ними. Путь Серебра уже наш, но на Волге и за морем Хазарским лежат золотые страны. Мой отец заставил греков признать, что устье Днепра – наше, и в Таврии теперь тоже русь. Там еще сидят греки, но наши городцы окружают их со всех сторон. Оттуда мы уже можем разговаривать и с греками, и с хазарами. Я пойду дальше. Хазары – враги и нам, и грекам. Мы с греками сейчас союзники, мы нужны им. Они все войска просят с бохмитами воевать. И они не будут нам мешать раздавить этих гадов. Ты понимаешь, сколько добычи можно взять в хазарской стороне! – Он повернулся к Прияне. – Это же все равно что Золотое царство, где растут деревья сплошь из золота!
– Привезешь мне золотую веточку? – засмеялась Прияна.
Слушая его, она едва дышала: занимался дух, в груди ширилось воодушевление, несущее такое блаженство, будто можно взлететь. Святослав был той же породы, как дед Олав, которого Рагнэйр дочь Харальда выбрала именно за это – за умение заглянуть поверх небокрая. Всего три поколения назад вот эта земля, эти луга над Днепром ее северные предки считали неведомым, загадочным краем, таинственной дорогой в Серебряное царство из преданий, откуда можно привезти соболей и шеляги. А сами кривичи и не знали, что живут на Пути Серебра. Три поколения предков легли в эту землю, смешали с нею свой прах и сами стали землей, на которой выросли их потомки: не варяжского рода, не кривичского, а нового – русского. Все изменилось, узкие тропы от веси к веси превратились в широкие дороги из края в край мира, от моря до моря. И вот уже юный русский сокол расправляет крылья, чтобы лететь дальше – к третьему морю, к Золотому царству. Где найдется сила, что его остановит?
– Все богатства хазарские твоими будут! – засмеялся в ответ Святослав, обхватил ее за плечи и поцеловал.
Они сидели в выемке под склоном кургана, где в ту давнюю осень по приказу Сверкера раскапывали землю и поднимали доски, чтобы сначала положить в могилу Рагноры тело девочки, а потом вынуть его. Прислоняясь спиной к траве, Прияна лишь мельком отметила, что устроилась под самыми воротами Нави, которые уже когда-то открывались перед ней. Но она ничуть не боялась Кощея: ему наконец-то нашелся достойный соперник.
К приходу вести о возвращении Святослава у Эльги еще ничего не было решено. Теперь Ригор часто приходил на Святую гору побеседовать с ней и с Горяной; узнав, что и сама княгиня желает креститься, Горяна едва не взревновала. Она понимала, какое великое благо для дела Христова выйдет, если за Господом последует сама киевская княгиня, но ей казалось, что они стали соперницами в любви к Богу. И не ошибалась: чтобы одна из них могла войти в церковь, второй надлежало остаться перед идолами Святой горы. Ригор постоянно молился, прося наставить его, но пока лишь отвечал: «Будем ждать, Господь устроит».
Волнение Эльги возрастало в ожидании: она и жаждала поскорее увидеть сына, и боялась этой встречи. Ведь придется сказать ему, что древлянскую невесту хочет отнять греческий бог! Уж своего сына, наследника Олега и Ингвара, она знала хорошо: ничего подобного он не потерпит. А помня его склонность решать сложные дела простым путем, она ожидала худшего: свистнет дружину и разнесет по бревнам всю церковь Святого Ильи. Допустить этого Эльга решительно не желала. Но что делать – позволить некрещеным жителям Киева столкнуться с крещеными? Новый погром, как двадцать лет назад? Чтобы Олег Предславич разделил участь своего отца, а Горяна была за косу притащена на Святославов двор уже в качестве пленницы? Нет, нет!
Все эти дела Эльга старалась хранить в тайне, но слухи поползли: и с Киевой горы, и из церкви. Христианская община возрадовалась, ожидая такого знатного прибавления: будущая жена князя, а то и сама его мать! Но понимали и угрозу. Киев тайком готовился к потрясениям, иные закапывали шеляги в горшке. И хотя городу было не привыкать, Эльга в большом смятении ждала раздоров, которые почти неизбежно вызовет ее стремление к миру. Порой ее среди ночи будили дурные сны: взбешенная толпа, отчаянные вопли, драки под воротами, пламя над крышами…
Вот с севера приехал гонец, на княжьем дворе в дружинных домах закипела суета: производилась уборка, пекли хлеб, везли припасы. Ута так волновалась, ожидая увидеть невестку, будто замуж выходить предстояло ей самой. Наготовила жене сына целую укладку даров, горячо желая обрести в ней новую любимую дочь взамен отданных зятьям.
И вот лодьи причалили, дружина высадилась. Стоял ясный день, светило нежаркое солнце осени, но в зеленых косах земли-матушки еще не желтела седина – предвестница листопада. Эльга с приближенными ждала сына в святилище, перед своими воротами. Идолы были украшены огромными венками из колосьев, перевитых поздними цветами и яркими лентами: пришла пора назначать Рожаничные трапезы, ждали только князя. Вокруг нее толпились родичи, главы лучших боярских родов. В сторонке среди Остроглядовых дочерей пряталась Горяна.
Вот зазвучал вдали ликующий звук рога. Докатился гул, на дороге показалась толпа. Отроки раздвигали киевлян, над головами реял стяг-сокол, и Эльга вдруг ощутила слезы на глазах. Сколько раз она в своей жизни переживала такие же мгновения! Сперва с мужем, потом с сыном… Дадут боги, и доживет до того, что будет внуков встречать. Сейчас, в ожидании свадьбы в доме, мысль о внуках, будущих князьях русских, была ей близка.
Вон они. В ворота Святой горы вошел Святослав с ближней дружиной. Рядом с ним мелькали знакомые лица. Коротко вскрикнула Ута: увидела Улеба и… молодую женщину с белым убрусом на голове!
– Она! Она! – кричала Ута, охваченная счастьем. – Добыли! Привезли!
Святослав с приближенными подошел к матери на три шага. В глаза Эльге бросилось, что на плечевой перевязи у него висит какой-то новый, незнакомый ей меч, весь в серебре, – судя по виду, хорошей свейской работы. Вместо того чтобы принять рог, который она ему протягивала, Святослав
