почему-то взял за руку молодую женщину и вместе с ней поклонился.
– Будь цела, матушка! Вот жена моя, Прияслава Свирьковна, смолянка. Принимай невестку, благословения твоего просим.
Эльга онемела. Приближенные вокруг нее тоже застыли, каждый думал, что ослышался, и не верил своим глазам.
– Чья жена? – слабым голосом спросила Ута и воззрилась на собственного сына.
Улеб опустил глаза. Ехали за его невестой, а жену привез брат-князь…
– Моя жена! – внятно повторил Святослав. Ему казалось, что они изумлены лишь потому, что этого не ожидали; обо всех замыслах при отъезде дружины из Киева он, честно говоря, уже забыл. – Прияслава, Сверкера смолянского дочь. Невеста моя, что восемь лет меня дожидалась. Спасибо тебе, матушка, и отцу спасибо – нашли вы мне жену, какой и за морями нет! И собой хороша, и родом высока, и хитростью умудрена, ведунья и вещунья.
Он подвел Прияну к матери, первый обнял Эльгу.
– Дочь Сверкера? – Эльга все в том же изумлении придвинулась ближе, будто хотела потрогать Прияну и убедиться, что это не морок. – Та самая? Но ведь мы думали… – Она перевела взгляд на Улеба.
– Уж больно хороша девица! – Улеб улыбнулся, пусть и не очень весело. – Не по руке мне. Такой только княгиней русской быть.
– Вижу, свадьбу справили? – заметил Мистина, от разочарования казавшийся очень веселым.
– Справили. Осталось в дом ввести молодую.
Эльга обернулась и нашла взглядом Горяну. Та смотрела, вытаращив глаза, не поняв еще, горевать ей или ликовать. А Эльге пришли на ум те беспокойства, что томили еще утром, и стало ясно: не будет Святослав громить церковь Ригорову. Не до того ему ныне.
От облегчения словно что-то рухнуло внутри – как говорят, камень с сердца упал. Зажмурившись на миг, будто желая прояснить взор, Эльга сунула рог в руки онемевшей Уте и обняла Прияну…
– Сей год – борода! А на новый – друга!
Громкое пение сотни женских голосов растекалось над Святой горой и достигало даже Подола. Площадка святилища полыхала красным и сияла белым: сюда собрались боярыни и Киева, и всех десяти полянских городков, и большухи всех ближних сел. До того дошло, что пришлось пропускать в святилище только по одной женщине от каждого рода или села – иначе не хватило бы места.
Как водится, вся земля Полянская уже знала: князь Святослав привез себе жену – дивной красоты девицу, кою отбил в Подземье у самого Кощея. Насчет Кощея иные сомневались, но что молодая княгиня была и ростом высока, и лицом хороша, и на руку ловка, и на речь бойка – это несомненно. Она стояла посреди площадки перед огромным снопом – она сама и связала его из тех колосьев, что принесла каждая баба по горсти, и теперь перед ней красовался бог урожая всех полянских нив. В нарядном уборе молодухи, в красной плахте, вышитой завеске, с огромным венком из колосьев и красных лент поверх белого убруса, высокая, с поднятыми руками она казалась истинной богиней. Лицо ее пылало, в глазах горел огонь, и хотелось поклониться до земли, будто источаемая ею сила сама собой пригибала людей.
Дородные большухи стояли широким кругом, хлопая в ладоши и повторяя за старшей жрицей слова благословения.
– Родись и водись, на тот год не переводись! Уродись на тот год – вот такой! – Княгиня Прияслава наклонялась, потом выпрямляясь, с серпом в каждой руке, и тянулась на цыпочки как могла выше. Все бабы делали то же, но все же смотрели на ее рослую, гибкую фигуру снизу вверх. Солнце играло серебром и золотом на чищеных лезвиях серпов.
Отсюда, с киевской Святой горы, Прияна легко доставала до неба. Как и мечтала когда-то…
Эльга, в ее белом вдовьем уборе, стояла у края площадки. Прошлой осенью эти обряды проводила она: расстилала на земле солому, заматывала в нее священный серп, доставшийся от старых княгинь, чтобы так он хранился до будущего года; потом брала серпы у большух и по очереди метала себе за спину. Чей серп дальше улетит – та дольше проживет. В молодых руках Святославовой избранницы серпы обещали всем весьма долгую жизнь. А если чей и втыкался в землю острым концом, обещая смерть, то баба лишь восклицала весело: «Ой, да никак мне помереть суждено?» – «Ох, подруга, да бессмертных мы не видали пока!» – отвечали ей, и над площадкой гремел общий хохот.
Прав Святослав – лучше не найти. Прав и Улеб – такая только князю по руке. Молодая невестка была красива и ловка, но Эльга видела в ней и еще кое-что. Прияслава происходила из тех потомственных жриц, что одним шагом вступают на незримую тропу, где ходят боги. Это передается по наследству, это отчасти воспитывается, но главное – это получается как дар. Эльга сразу сказала, что уже в этот год уступит обряд молодухе – и так она, вдова, слишком долго делала то, что ей не пристало. Дескать, и погляжу, способна ли.
А на самом деле Эльга хотела убедиться: она свободна от этой службы. И Горяна тоже.
– Я, Сфендослав, сын Ингора, великий и светлый князь русский, послал к вам, кесари Константин и Роман, великих послов: Ждивоя, Сигвида и Моляту…
Ригор читал, остальные слушали. Рядом с Эльгой сидела Горяна, напротив – Святослав. На вид событие было простое, на деле – необычное. Впервые русы писали грамоту к царям греческим, собираясь к ним не торговать. И не воевать. А познакомиться, как водится у добрых людей.
Прямо сейчас, осенью, Эльга снаряжала послов в Царьград: предупредить царей, что на будущее лето собирается приехать к ним для переговоров.
