приверженцами старых богов. Даже подыскивать себе новую жену, потому что конунга без королевы засмеют свои же люди. Не из-за этого ли Хакон так возненавидел их с Харальдом, ведь они отняли у него двух знатных невест подряд! Нет… Лучше в Йотунхейм…
Стукнула дверь. Рагнвальд поднял глаза. У порога стояла Одиндис – его мать. Сжав в руках край передника, с горестным морщинистым лицом, она смотрела на него так, будто он только сейчас умер, а она только сейчас об этом узнала…
Приближался йоль, но Харальд не давал пиров, объясняя гостям, что слишком скорбит по сестре. Все сочувственно кивали, по вику и Слиасторпу шли разговоры, какое, мол, у нового конунга чуткое сердце. Обсуждали, как добр он и к брату своей жены.
– Ты сам понимаешь, как неразумно еще раз менять здесь конунга, – заговорил он с Рагнвальдом через пару дней. В голубых глазах Харальда еще тлела боль, но держался он с какой-то резкой бодростью, будто говорил: вам меня не взять. – Но что касается вашего собственного имущества, то я, конечно, поспешил посчитать его ничьим. Эта усадьба и все в ней, ваши корабли – это твое законное наследство. Ты хочешь остаться и жить здесь?
– Едва ли, – помолчав, ответил Рагнвальд.
Он понимал, что в удручении может совершить ошибку, о которой потом пожалеет, но сейчас его это не волновало.
– Мне не хотелось бы строить себе рядом новую усадьбу – за сто лет люди привыкли, что конунг живет в Слиасторпе! – усмехнулся Харальд. – Но давай позовем всех хёвдингов и торговых людей, пусть помогут нам оценить ее стоимость, и я выплачу тебе все в ближайшие, скажем, лет пять. Ты понимаешь, у меня нет волшебных колец, что рожают девять таких же каждую ночь, а мне надо кормить дружину. Но я поклянусь Кольцом Фрейи[12], что выплачу все до последнего пеннинга. Ты будешь свободен от всех забот и богат.
Свободен и богат… Как близко было счастье. Если бы Рагнвальд еще знал, что с ним делать.
Следующие дни утешения не принесли. Каждый день к нему ходили вдовы и родичи хирдманов, павших с Олавом у Эбергорда. Всех уцелевших взял к себе Харальд, но остались женщины с детьми, еще слишком маленькими для службы; Гуннхильд поддерживала их, не давая умереть с голоду, но теперь они снова шли к нему, Рагнвальду, жаловались на судьбу, приносили ревущих детей… Как будто он мог воскресить их мужей! А жилье требовалось людям Харальда, поэтому иных уже сгоняли по две семьи в одну лачугу. Впрочем, Харальд предложил простой выход: молодым вдовам он дал в мужья своих дренгов.
Судьбы людские – лишь тонкий узор на ткани норн. Когда ткань ветшает, ее сминают и отбрасывают прочь, и не заботит хозяек судьба оборванных нитей. Рагнвальд кожей чувствовал, как сминается невидимая ткань судьбы, рвется все, к чему он привык. Мир, в котором он вырос, уже валяется возле очага ненужной ветошью: вот-вот ею вытрут котел и бросят в огонь. А на ткацком стане уже заправлена иная основа, с иным узором, где от прежнего нет и памяти… «Что делать, дружок! – будто слышал он скрипучий и насмешливый голос старухи у ясеня. – Слишком много вас копошится на земле, да еще все время новые родятся! Если мы будем следить, чтобы никого не задеть, наше тканье не сдвинется с места».
Приближался йоль, но к Рагнвальду вернулась его норвежская хворь. Невзирая на ветер, дождь и мокрый снег, он в одиночестве бродил вокруг Слиасторпа, в основном возле поминального камня своего отца, поставленного бабкой, старой королевой Асфрид.
Поселение это основали лет двести назад предки Годфреда Грозного. Здесь он выстроил себе усадьбу, названную «Двор на Сле» – Слиасторп. Годфред конунг много воевал и всегда держал при себе большую дружину. Широкое пространство вокруг усадьбы было застроено домами для нее: и большими – для молодых, и маленькими – для семейных. Старый Слиасторп сгорел сразу после смерти Годфреда – шведские Инглинги зарились на эти места, где под его покровительством расцвел такой богатый вик. Сто лет назад Олав Старый сумел утвердиться здесь, выстроить новую усадьбу возле пожарища, а домики занимали с тех пор его люди.
Но вот колесо судьбы сделало новый оборот, и теперь здесь хозяин – Харальд сын Горма, из Кнютлингов. Он, Рагнвальд, правнук Олава Старого, уже никто. Двоюродный брат королевы, живущий как гость в своем родном доме, который уже ему не принадлежит.
Но жаловаться – недостойно потомка Одина. Да и на что? Законным здешним конунгом был дядя Олав – он погиб в том сражении с Хаконом Добрым возле Эбергорда. Рагнвальд остался последним мужчиной в роду, но его конунгом не провозглашали. Он даже тинг не собирал и ни с кем не говорил об этом. Оправившись от ран, он думал только об Ингер. Кто стал бы его слушать, пожелай он стать конунгом, пока жена его в плену у врага? Кроме насмешек, ничего бы он не добился. Для Харальда пленение сестры значило меньше, куда меньше, чем брак с Гуннхильд – Госпожой Кольца, законной наследницей священной власти королевы Асфрид. В глазах людей эта пара воплощала военную силу и божественную милость. Рагнвальд ничуть не удивлялся, что жители Хейдабьюра охотно поддержали таких владык.
Замерзнув, он возвращался в дом, садился к огню. Все здесь было ему знакомо, как собственные руки: резьба потемневших от дыма опорных столбов, котлы на балках, скамьи, камни очага, железные треноги, ковры на стенах – их частью принесли в приданое его мать, Одиндис, и Гильда, мать Гуннхильд, а частью они же вышивали долгими зимами. Старые щиты Олава Говоруна, отца Гуннхильд: у него имелась привычка сохранять щиты, пострадавшие в битвах, и вешать на стены грида как напоминание о своей доблести. Он весь был в этом… Особенно гордился теми, от которых остался один умбон, едва держащийся на двух-трех обломках. Странно, что Харальд еще не приказал сжечь этот мусор, а умбоны и железные рукояти отдать в кузню.
Но теперь Рагнвальд здесь не хозяин. И от этого казалось, что это не его старый Слиасторп, а какое-то чудное место, куда он попал во сне.
