— Грязненький, но ожогов нет, — сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. — Совсем здоровенький.
— Быть того не может, — сказал артист. — Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.
Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.
— Нет, все в порядке. Вам, мой милый, показалось.
— Разрешите взглянуть?
Артист и Пирогов склонились над младенцем.
— В самом деле целый, — изумленно проговорил Пирогов.
Артист же ничего не сказал, только растерянно почесал пальцем переносицу.
— Ну? — обратился к нему Алеша. — Что вы на это скажете, господин итальянец?
— Вероятно, мы ошиблись с диагнозом. Приняли грязь за ожоги.
— Определенно, — кивнул Пирогов. — Развели панику на пустом месте.
Младенец, словно поняв, что говорят о нем, запищал и задрыгал ножками.
— Чудесный ребенок, не правда ли? — широко улыбнулся Пирогов и как бы невзначай тронул сестру за талию.
— Нужно перепеленать его в чистую пеленку, — сказала сестра. Посмотрела на грязную тряпку, в которую был завернут младенец, и брезгливо добавила: — А эту дрянь выбросить.
— Не надо ничего выбрасывать, — сказал Алеша. — Я ее заберу.
— И на кой ляд она вам сдалась? — поинтересовался Пирогов.
— Нужна.
Ребенка запеленали в чистое, а грязную тряпицу Алеша аккуратно свернул и положил в карман.
— Нам пора, — сказал артист сестре. — Спасибо, что приняли малыша.
— Я не гарантирую, что он выживет, — сухо ответила сестра. И сурово добавила, стряхнув с папиросы пепел: — В нынешних-то условиях.
— Этого никто не может гарантировать, — сказал артист. — Но вы, по крайней мере, постараетесь.
— Вы нас просто спасли! — прогудел Пирогов. — Позвольте узнать, добрая самаритянка, как ваше имя?
— Мое имя не имеет к делу никакого отношения, — отрезала сестра. — И кстати, уберите руку с моего бедра. Это вам не подставка.
Пирогов досадливо крякнул, но убрал руку и постарался замаскировать смущение развязной улыбкой.
— Нам нужно ехать, — повторил артист. — Спасибо за все, сестра.
— Помогай вам Бог! — сказала в ответ сестра милосердия и перекрестила путешественников.
Когда подвода отъезжала от крыльца приюта, она крикнула:
— Эй! Как вас там? Постойте! Как его зовут?
Пирогов поспешно натянул вожжи. Лошадка остановилась, и путешественники переглянулись.
— Про имя-то мы спросить совсем забыли, — тихо сказал Пирогов.
— Его фамилия Берсенев! — крикнул сестре артист. — Зовут Алексей!
Алеша возмущенно дернул его за рукав, но тот отмахнулся.
— Запомнили? Алексей Берсенев!
— А отчество?
— Пишите — Алексеевич! — снова крикнул артист. Затем повернулся к Пирогову и коротко распорядился: — Поехали! Ну же!
И повозка снова загромыхала по ухабам.
Когда отъехали подальше, Алеша сердито спросил у артиста:
— Зачем вы ей соврали?
— Благодаря моему вранью младенец получил имя и фамилию, — спокойно ответил тот. — А то назвали бы человека каким-нибудь Бездомным или Подкидышевым. Или еще какую-нибудь мерзость придумали бы.
Они взобрались на телегу.
— Странно, — с задумчивой полуулыбкой произнес Алеша, удобнее устраиваясь на рогоже. — Получается, что теперь на свете два Алексея Берсеневых.
— Не льстите себе, — откликнулся артист. — В одной только Москве Берсеневых штук сорок наберется. И половина из них Алексеи.
— То не в счет, я ведь про них ничего не знаю, — возразил Алеша.
— Вы и про этого ничего не знаете. А ну как вырастет живодер или палач. Как тогда запоете?
— Не говорите глупости, — нахмурился Алеша. — С чего ему вырастать палачом? Нет. Он будет достойным гражданином своей страны. Может быть, архитектором. А может, поэтом.
