Ученье – свет, а богов тьма

него снова начинают дрожать губы. – Он-то свою мать любил. Да ты ж знаешь, он и сейчас… И он думал, я так же… – Он всхлипывает несколько раз, сжав кулаки, сдавливает мои пальцы, не замечая. – Обнимал меня, успокаивал… А я только смог сказать, что меня не было дома, когда это случилось. Понимаешь ты?! – Он уже весь трясется, слезы льются в два ручья. – Он не знает! Никто не знает! Они все меня жалели! Азамат уговаривал отца взять меня в семью, получил за это двадцать раз ремнем, не успокоился, пошел к Унгуцу, и тот обежал всех Старейшин, чтобы они разрешили мне жить одному дома. А я этот дом хотел сжечь! Это был ее дом! Понимаешь, сколько во мне благодарности этим чудесным людям?! Я всю жизнь вру Азамату, всю жизнь!!! – Он срывается на вопль. – И да, я тебя презирал, ты же баба, шакалье отродье, ты же все делаешь не так, а я все делаю правильно! Ты же сгубишь Азамата, а я, конечно, только благо в его жизнь приношу! Двадцать раз ремнем! И он все равно пошел просить за меня, хромая, потому что как же – у меня же мать умерла! А я!.. Это я ее убил!!! Понимаешь ты, шлюха, а ты мне рассказываешь, что мать – это святое, что она и обнимает по-особому! А я вот такой неблагодарный засранец!!! Нравится тебе все это слушать, нравится?!! Отдохнула душой, отомстила, полюбовалась, как я соплями умываюсь?!!

Я тяну свои пальцы из его мертвого захвата, и он только сейчас замечает, что держит их. Его лицо искажается – хотя куда уж.

– Что, противно? – успевает выговорить он, прежде чем я обхватываю его за плечи и притягиваю к себе, прижимая, как Хос свой рюкзак.

Алтонгирел недоуменно всхлипывает, пытается меня отпихнуть, потом обвисает и тихо плачет, уперев подбородок мне в плечо.

С моей стороны это был почти что жест отчаяния. Я не знаю, что ему сказать. Я так надеялась, что это окажется несчастный случай, и можно будет со спокойной душой сказать ему, что он ни в чем не виноват. И в некотором смысле он и правда не виноват – несовершеннолетняя жертва домашнего насилия, знал, что мать убила отца, боялся ее… По земным законам он конечно же невиновен. С другой стороны, восемь лет – это только на год младше Кира. На долгий муданжский год, и все же это не земные восемь лет. Он полностью осознавал, что делает и зачем. Пусть она того заслуживала, но убивать людей все равно плохо. Да, он не убил ее непосредственно, но отказал в помощи, зная и даже, судя по всему, надеясь, что она умрет. Если бы он сбегал за целителем, с большой вероятностью, она бы все равно умерла – муданжские целители бессильны перед сердечно-сосудистыми заболеваниями и не умеют заводить остановившееся сердце. Это все так. Но Алтонгирел не знал, что целитель не помог бы. Он даже сейчас не знает, иначе сказал бы, что, мол, все равно толку бы не было. Более того, вина, которая его мучает, в большой степени – за то, что Азамат из-за него был наказан, и вообще за ложь, за то, что обманул хороших людей. Не за сам поступок. И опять же, я не могу его осуждать, но и отмахнуться, как от незначительной мелочи, тоже не могу.

У меня пухнет голова.

Одиночество нашей скульптурной группы нарушает Азамат, тихонько постучавший в дверь и получивший мое столь же тихое разрешение. Он застывает на пороге, озабоченно оглядывая безвольную фигуру Алтонгирела, навалившегося на меня чуть не всем весом. Я показываю взглядом, чтобы Азамат что- нибудь с ним сделал. Он подходит, сгребает полегчавшего от моцогов Алтонгирела в охапку и выносит в гостиную. Я с трудом поднимаюсь на отсиженные ноги и топаю следом, стаскивая на ходу промокший насквозь диль.

Оказавшись на диване, Алтонгирел скручивается бубликом и утыкает нос куда-то между диванными подушками.

– Что он тебе рассказал? – спрашивает Азамат.

Я мотаю головой.

– Надеюсь, он когда-нибудь сам с тобой поделится, – говорю.

– Не надейся, – бубнит мрачный голос из подушки.

– Мне кажется, Азамат имеет право знать, – замечаю я.

– Ну так и расскажи ему сама, – предлагает духовник. – Давай, оттопчись на мне как следует.

– Не будь идиотом, – огрызаюсь я. – Естественно, я ничего не скажу.

– Конечно, – хрипло подхватывает духовник. – Потому что ты такая хорошая.

Я тяжело вздыхаю.

– Где Эцаган? – спрашиваю я. – Надо его отвести домой…

– Сидит дома и кусает ногти, – отвечает Азамат. – Сейчас позвоню ему.

– Правильно, можешь и ему тоже рассказать, – продолжает сходить с ума Алтонгирел, не вынимая головы из подушек. – А то он меня слишком любит.

– Звони быстрее, – советую я, – пока я ему не врезала.

– Так врежь, что тебе мешает? Или ты думаешь, что так поступать безнравственно? – бубнит духовник.

Азамат озадаченно косится на меня.

– Его несет, – пожимаю плечами. – И я не знаю, что с этим делать.

Нам приходится выслушивать Алтонгирелов бред еще минут десять, пока Эцаган добирается до дворца. И хорошо бы это был полный бред, а то каждая фраза из меня душу вынимает. Азамат видит, что я принимаю это близко к сердцу, и тоже переживает.

Наконец наше кудрявое спасение возникает на пороге.

– О боги!.. – выдыхает Эцаган, кидаясь к помятой горке подушек, которую представляет собой Алтонгирел. – Ты чего, что с тобой?