дом закоренелого преступника?
Последние слова были произнесены с определенной долей сарказма.
Тамира снисходительно фыркнула.
– Изможденный закоренелый преступник в бессознательном состоянии обычно не очень опасен для здоровой женщины. Вы и сейчас совершенно неспособны причинить мне вред. Я травница и кое-что в этом понимаю. А к тому моменту, как станете способны, я успею выставить вас за дверь без малейших угрызений совести.
Она поставила тарелку с бульоном на поднос и подошла с ним к больному. Тот усмехнулся, принимая услышанный ответ, и медленно сел в постели. Тамира поставила поднос ему на ноги и подняла повыше подушку.
– Вас-то как зовут? – спросила она, возвращаясь к собственной тарелке.
Пациент молчал. Удивленно подняв глаза, Тамира обнаружила, что он напряженно о чем-то думает. Видимо, срочно изобретает фальшивое имя.
– Мне не хотелось бы вам врать, – признался пациент, косвенно подтверждая ее гипотезу. – Но если вы дружны с властями Оплота, а у меня сложилось именно такое впечатление, боюсь, мое преступление понравится вам еще меньше, чем убийство.
– И что? – Тамира убрала за ухо выбившуюся прядь. Надо бы причесаться после ночи, да обстоятельства пока не слишком тому способствуют. – Я лечу пациентов не за то, что они мне нравятся. – Она посмотрела на незнакомца исподлобья и, вздохнув, добавила: – Уж если сдавать вас страже, это надо было делать сразу. Сейчас мой донос будет выглядеть несколько странно, не находите? Впрочем, мне все равно. Не хотите говорить свое имя, не надо. Придумаю вам прозвище, и дело с концом. Надо же вас как-то называть.
То ли пациент счел это серьезной угрозой, то ли действительно не хотел ей врать, но в итоге сказал:
– Меня зовут Эдвин Райс.
И посмотрел прямо в глаза, эдак внимательно, сосредоточенно.
Эдвин Райс. Теперь кое-что становилось понятно. Не артист, конечно, но его, должно быть, и правда многие знали в лицо.
Были такие ненормальные, которые считали, что Оплоту пришла пора объединяться с Настрией. По сути – добровольно отдать себя на растерзание волкам. Что за логика стояла за таким суждением, Тамира представляла себе слабо. Ненормальные – они ненормальные и есть. А этот, кажется, из них был особенно убежденным. Высказывался, спорил, встречался с кем-то из руководства, вроде бы даже аудиенции у короля добивался… Что из этого вышло, Тамира не знала. Она вообще мало интересовалась подобными делами. Есть горстка ненормальных идеалистов, ну так кому какое дело? Изолировали его от общества – и правильно сделали. Пытать только зачем было? Государственные тайны он, что ли, какие-то продал? Так с какой стати его к ним допустили, если он с самого начала своих взглядов не скрывал? Или все-таки не пытали, а сегодняшняя ночь – всего лишь результат кошмарных сновидений?
О том, на какое время Брайан пригласил Кеннингтона к себе в кабинет, я знала из их же разговора. Скрывать это ни тот, ни другой не стремились. В том, что обсуждать они станут именно мою скромную персону, сомневаться также не приходилось. Другое дело, что происходило это за запертой дверью. И охрана поблизости присутствовала, так что даже через замочную скважину не подслушаешь. Тем более что с той стороны в скважине наверняка торчал ключ.
Вот только об особенностях моего слуха Брайан не знал. Понятия не имею, что заставило меня в свое время умолчать об этом своем преимуществе. Быть может, сработала неведомая мне самой интуиция? Так или иначе, сейчас это сыграло мне на руку. Я преспокойно устроилась на широком подоконнике неподалеку от кабинета и принялась листать захваченные с собой бумаги, как делала до сих пор неоднократно. Слушать отсюда было непросто: стены и расстояние скрадывали звук. Но, основательно напрягшись, я все же могла различить произносимые в кабинете слова.
– Ты же знаешь: я с самого начала был против твоего решения по поводу Элайны, – говорил Кеннингтон. – Я считаю, что потеря такого агента – расточительство, которое мы не вправе себе позволить.
– Я еще тогда тебе сказал, что понимаю твою логику. – Брайан говорил уверенно, но даже мне, на таком расстоянии, удавалось уловить нотки напряжения. – Но есть и другие соображения, которыми я тоже не вправе пренебрегать. Каждый агент хорош в течение определенного срока. Но наступает этап, когда у них накапливаются знания, делающие их потенциально опасными. А мы не можем допустить, чтобы потенциальная опасность превратилась в реальную. Меня совершенно не радует необходимость избавиться от Элайны. Я бы с радостью отпустил ее, к примеру, просто жить в Оплоте и заниматься каким-нибудь другим делом. Но это невозможно. Мы не вправе выпускать бывших агентов из-под контроля.
Я основательно прикрылась бумагами, чтобы ничего не слышащие и ни о чем не подозревающие охранники, а также иногда проходящие мимо люди не могли догадаться по моему лицу о том, что происходит у меня в душе. Отлично. Стало быть, бывших агентов не бывает. Есть нынешние и мертвые, третьего не дано. И из первой во вторую категорию переводят всего через несколько лет после вербовки. Или такие особенные условия – лично для меня?
– А с Уилфортом у нее действительно было больше шансов, чем у других, – продолжал между тем Брайан. – Поэтому глупо было не воспользоваться такой возможностью решить две проблемы одновременно.
– Элайна – необычный агент, – стоял на своем Кеннингтон. – Она обладает очень редким талантом, чрезвычайно полезным для нас. К тому же она по- настоящему преданна делу Оплота. Не вижу я объективных причин ее списывать. Раньше не видел и сейчас не вижу. Что же касается погони за двумя зайцами, ты сам знаешь, что из этого выходит, согласно поговорке. Так и получилось.
