От этих слов стало вдруг легко-легко, и Ричард рассмеялся. А потом поймал себя на мысли, что очень давно не смеялся, чтобы просто так…
— Ясно. Тогда, может, хотя бы таз оставишь? Не такая он и ценность…
Оливия тяжко вздохнула и подтянула треклятый таз повыше, похоже, он норовил выскользнуть из рук.
— Я бы оставила… но Альер против. Это его любимый таз…
Что ж, веский аргумент.
— Скажи… — вновь Ричард заговорил лишь у ограды. Как ни печально, а следовало признать, что унести он способен был лишь себя самого. Ну и кое-какие вещицы из драгоценного сундука. Будь Ричард посильней, он бы и сундук утащил, явно ведь непростой.
— Да? — Оливия остановилась и безо всякого почтения уронила таз.
— Его ты тоже собираешься забрать?
Ричард указал на гуля. Тварь никуда не исчезла, но трусила сзади с видом вполне себе довольным, и пара коробок, перекинутых через широкую спину, ей не мешала.
— Да, а что?
— Это же гуль…
Нет, Ричард знал, что большинство лайр столь прекрасны, что разум при этой красоте — явное излишество, но все же надеялся достучаться до здравого смысла одной конкретной девицы.
— Ты говорил, — ответила она, поправляя сумку.
— Но ты не услышала.
Гуль, словно сообразив, что речь идет о нем, обошел Ричарда — разумно с его стороны — и ткнулся носом в складки платья Оливии. Он тоненько заскулил, а когда Оливия потрепала его по плешивой голове, умудрился извернуться и лизнуть руку.
— Видишь, он ласковый… руки лижет.
— Он не лижет. — Противоестественное поведение твари не добавляло Ричарду спокойствия. — Он их моет. Перед едой.
Оливия нахмурилась. А гуль заворчал и воззрился на Ричарда с упреком: мол, какие нечеловеческие инсинуации. В желтых глазах твари Ричарду привиделся упрек.
Конечно, привиделся.
Солнце припекает нещадно. Плюс истощение накладывается. Нервы. Вот и мерещится всякое…
— Ричард, он нам, между прочим, жизнь спас…
— Его пристрелят в первой же деревушке. Или в городе. Это гуль, и…
Тварь заскулила еще жалостливей.
— Да… ну вас!
— Видишь, — Оливия сказала это гулю, — на самом деле он не такой черствый, каким пытается казаться. А дальше мы его воспитаем… и перевоспитаем.
Вот уж не было печали.
И Ричард, стиснув зубы, чтобы не сказать чего-нибудь этакого, о чем станет сожалеть позже, решительно толкнул калитку. К немалому его удивлению — а Ричард внутренне приготовился к очередной пакости — та поддалась.
Распахнулась беззвучно.
А закрылась с громким хлопком, словно кто-то, донельзя раздраженный их визитом, поспешил избавиться от назойливых гостей.
Пускай.
Снаружи гулял ветер.
Горячий степной ветер, напоенный запахами трав и цветов. Он взъерошил волосы, царапнул щеки песчаною лапой. И отступил, откатился к далекой линии леса.
Вот и все.
Почти.
Еще бы дойти… если хватит сил дойти…
Ричард сделал три шага и опустился на дорогу. Следовало признать, что он ныне слабее котенка. Ноги гудели, руки сделались неподъемными, и та призрачная бодрость, которая появилась после крови дракона, исчезла.
Оливия села рядом на мешок с алмазами.
Юбки разгладила.
Положила ладонь на лоб, такую прохладную…
— Немного посидим и двинемся, — Ричард постарался говорить спокойно.