— Оливия! — Ричард раскрыл глаза. — Ты бегать умеешь?
Правда, бежать придется очень и очень быстро.
Проклятые гончие легки на ногу.
Глава 15
ЛЕДИ И НЕЖИТЬ
Почему я не заорала?
Наверное, потому что от страха голосовые связки спазмом свело. И вместо крика из горла вырвался сип. Но собака услышала и, выплюнув недогрызенную руку, вскочила. Она кинулась ко мне со всех кривых ног, при этом виляя огрызком хвоста так, что едва сама не падала.
— Ты… ты…
Я попятилась.
Как-то вот… моя любовь к животным так далеко не распространялась. Собака же, верно, уловив мой настрой, плюхнулась на дорожку и заскулила. Потом обернулась. И вспомнив о руке, кинулась за нею, чтобы принести и положить к моим ногам.
— Какая прелесть.
Меня замутило. Рука… рука была синюшной и с пятнами… и никакой крови… и похоже, собака просто нашла разрытую могилу… только мне все одно не легче.
— У… убери это, п-пожалуйста, — взмолилась я, прикрывая глаза ладонью.
Собака склонила голову набок и тявкнула.
Она, похоже, не понимала, почему это я, глупая, отказываюсь от старых сладких костей. И вот как объяснить…
— Ты… ты ее хозяину отнеси…
Пусть найдет несчастного, которому и после смерти не позволили упокоиться с миром.
Я сделала глубокий вдох и глаза открыла, уговаривая себя, что мертвая конечность — это, безусловно, не самое приятное зрелище, но и не столь отвратительное, чтобы прямо здесь в обморок падать. И надо же было, чтобы именно тогда, когда я почти себя уговорила, рука шелохнулась.
Дрогнули скрюченные пальцы.
Мизинец и вовсе завертелся этаким толстым червяком. И меня совершенно неинтеллигентно — леди все-таки не блюют — вывернуло в кусты шиповника.
Белого такого шиповника.
Нарядного.
Я сделала вдох, убеждая себя, что примерещилось. Мертвые руки не имеют обыкновения шевелиться. И повернулась к дорожке.
Рука ползла. Цеплялась пальцами за выбоины и подтягивалась.
— Мамочки…
Я осознала, что нахожусь в полувздохе от обморока, когда собака, о существовании которой я, признаюсь, успела забыть, тихонько рявкнула.
И рука замерла.
А потом зашевелилась уже иначе, словно не рука, а толстенный обрубок змеи.
Собака зарычала.
— Хорошая моя…
Я подобрала юбки.
Отступать?
Некуда отступать. За спиной — серая громадина древнего храма, где меня если и ждали, то всяко не с пирогами. Слева — шиповник, чьи колючки топорщились очень уж сердито. Справа — белые силуэты могил.
Впереди рука.
Нет, умом я осознавала, что сама по себе рука безопасна, что если ей и удастся доползти, то… что она мне сделает? Ничего. Но вот отвращение, которое я испытывала при одной мысли, что вот эта немертвая плоть может прикоснуться ко мне, было сильнее разума. Ко всему, если имелась рука, то должно было существовать остальное тело. И что-то, должно быть, то самое предчувствие, прежде меня не беспокоившее, подсказывало, что тело это тоже может быть не совсем мертвым.
Точнее — отвратительно живым.
