Не спешила.
Почему? Или они и вправду разумны. По-своему? И теперь гончая развлекается. Здесь не так много развлечений, если подумать, так к чему торопиться? Охота доставит ей удовольствие.
Жертва бежит.
Гончая позволяет ей думать, что спасение близко. То приближается, то отстает, гонит к стене, к калитке, а потом… нет уж, Ричард не собирается доставлять ей такое удовольствие.
Он повернулся к змеям спиной.
Вытащил клинок.
Смешно… и обидно. Он ведь был прав! И теперь, с монетой, мог бы доказать свою правоту. И дело даже не в доказательстве, а в том, что появился бы реальный шанс остановить волну.
— Мне жаль, — тихо сказала Оливия, непонятно, Ричарду или гулю, который кружил за оградой, громко поскуливая.
— А мне уж как жаль, — Ричард не удержался.
Если бы не эта… у него был бы шанс добраться до дверей.
Или нет?
К чему гадать о том, чего не случилось.
Глухой рокочущий звук прокатился по кладбищу, заставив гуля упасть на землю. Он задрожал и закрыл глаза, и Ричард испытал преогромное желание последовать примеру.
Глядишь, и помрет быстро.
Долой такие мысли.
Тварь приближалась.
Она окружила себя ошметками мертвого тумана, в котором плавились куски фантомов. Она была уродлива. Настолько уродлива, что Ричарда замутило, а этакой беды с ним не приключалось давно. Ни одна гравюра, ни одно описание не передавало в полной мере противоестественного вида проклятой гончей.
Длинное змеиное тело, покрытое костяным панцирем. Белесый, будто вылепленный наспех из куска воска, он надежно защищал тварь, что от стали, что от магии. В трещинах его, которые то возникали, то срастались, виднелась обманчиво уязвимая сероватая плоть, пронизанная черными нитями сосудов.
Топорщились шипы.
Глубокие рытвины, что следы от пальцев безумного скульптора, наполнялись гноем, который сочился по бокам, по хрупким лапам, стекал по изогнутой шее. Гной падал в землю, и вспомнилось, что это вовсе не гной, но яд, капли которого хватит, чтобы убить человека.
И не одного.
Вытянутая голова твари была безноса и безглаза. Зато зубов имелось сотни две…
Гуль затих.
И Оливия тоже… хорошо… умирать под чьи-то вопли — удовольствие ниже среднего.
Ричард выступил, заслоняя бестолковую лайру. Ее это вряд ли спасет, но это все, что он может сделать.
Тварь не спешила.
Она отряхнулась, как-то совершенно по-собачьи, и присела на тропинку.
Уставилась.
Глаз нет, а она смотрит.
Ждет.
Или не ждет, а жрет?
Они ведь не плотью одной живы… холодно стало. И холод этот исходил изнутри. Он просто появился, и вспомнился вдруг маленький храм на окраине столицы.
Нервное ожидание.
Надежда.
И безумная готовность верить, что все получится. Она ведь любит, а остальное не важно. Его, Ричарда, любит, нелепого и смешного, не обладающего ни властью, ни состоянием, ни именем, которое было бы прилично предложить девушке.
Глупец…
…он ведь знал, с самого начала знал, что это неспроста, что он, Ричард, не пара блистательной лайре, и значит все — не взаправду. Так почему же позволил поверить?
