кстати, также не прибавляло молодому офицеру хорошего настроения.
Когда в порту начались взрывы, большинство товарищей по несчастью еще спали и даже не обратили на них особого внимания. Зимогорскому, увы, такая роскошь была недоступна – даже ослабленные расстоянием, эти звуки отдались у него в голове так, словно по ней ударили молотом. Знакомо… Помассировав виски, прапорщик туго обмотал голову мокрым полотенцем – это хоть немного позволяло ослабить боль – и вышел из барака. Грохот не прекращался, но раз спасения от него все равно нет, следовало хотя бы понять, что происходит.
Увы, снаружи ясности не добавилось. Порт да и вообще берег отсюда было не разглядеть. Разве что с вышки… Сидящий на ней японский солдатик, позабыв о том, что ему вроде как положено наблюдать за лагерем, пялился как раз в сторону порта – похоже, там и впрямь происходило что-то интересное. Грохот между тем продолжался, и прапорщик хорошо понимал, что это – не просто так. Там шел бой, и кто-то вел огонь из орудий большого калибра – уж слишком характерно они ревели, да и взрывы, как привычно определил прапорщик, были явно не от полевых трехдюймовок.
– Что это?
Зимогорский обернулся и с удивлением обнаружил, что из барака выбралось уже почти два десятка офицеров, все, кто там был. Кто в чем, большинство без кителей, некоторые босиком. Подполковник Аргуладзе, старший среди них, щурил на солнце заспанные глаза, но вопрос задал именно он. Зимогорский пожал плечами:
– Стреляют…
Поняв, видимо, что хотя прапорщик и вышел раньше всех, но знает не более других, подполковник втянул носом воздух, словно надеясь унюхать ответ на вопрос, оглянулся… Все офицеры были здесь же, чуть поодаль кучковались солдаты. Их было много, человек полтораста, особняком располагались десяток казаков и несколько матросов, и здесь держащих дистанцию между собой и «серой скотинкой». Из-за этого, наверное, казаки и матросы легко нашли общий язык и держались в основном вместе – здесь, среди нервных, издерганных неизвестностью людей это было нелишне. Нервы у всех были на пределе, и драки происходили частенько.
Что-то заорал японец, наверное, офицер – как и во всех восточных (да и во всех остальных) армиях, офицеры любили повысить голос на подчиненных. Из казармы появились солдаты расквартированного здесь взвода, охраняющие лагерь. Однако прежде, чем стало ясно, что собираются делать японцы, в порту рвануло…
Со стороны это было красиво и в то же время жутко. Дрогнула земля, по ушам ударил тяжелый, низкий рокот, а над портом (его было не видно, но все знали, где он находится) медленно, жутко и неторопливо-величественно поднялось черное облако, больше всего похожее на исполинскую поганку. Все замерли – и японцы, и русские, – глядя на происходящее и кто в удивлении, кто в испуге открыв рот.
А потом раздался жутковатый, звериный рев. Зимогорский невольно повернулся – и обомлел. Исполинского роста матрос с какого-то потопленного японцами миноносца, подскочив к вышке, ухватил одну из четырех опор и с рычанием силился оторвать ее от земли. Тельняшка моментально потемнела от пота, огромные, похожие на лопаты ладони, казалось, впились в дерево, а на руках выступили толстые синие жилы. Страшнее этого зрелища прапорщик доселе не видел. И вышка, и без того неустойчивая, качнулась раз, другой…
– А-а-а-а…
Какой-то солдат бросился на помощь, потом второй, третий… Тело прапорщика действовало независимо от разума. Выросший в Нижнем Новгороде, с детства участвовавший в драках стенка на стенку, улица на улицу, Зимогорский отлично знал, что в подобной ситуации надо или драться, или бежать, просто стоять в стороне и делать вид, что ничего не замечаешь, не получится. И японцы даже такое подобие бунта не простят. Заорав «За мной!», он бросился к воротам, не слишком прочным, как, собственно, и весь забор, скорее обозначающий границы, за которые не следует переходить. Большинство, кстати, и не старалось – поражения начала войны, вкупе с бездарным командованием сидящих в Порт-Артуре генералов, изрядно подорвали моральный дух русских солдат, но сейчас все пошло иначе, и топот десятков ног за спиной дал прапорщику понять, что солдаты ринулись следом.
Вышка с грохотом рухнула, кто-то из японцев, сообразив, что происходит, и преодолев ступор, вызванный происходящим в порту, открыл огонь, но это было уже не важно. Рычащая толпа броском преодолела расстояние до ворот, легко вышибла их и захлестнула японцев. Правда, надо отдать русским должное, никого при этом ухитрились не убить – так, надавали по шее, и только. Все же большинство русских солдат ненависти к японцам не испытывали, тем более к этим, совсем еще мальчишкам, которые даже сейчас ничего толком не смогли сделать. Десяток раненых среди русских не в счет, тем более что раны оказались несерьезными. Единственным, кто попытался оказать активное сопротивление, был офицер, но он моментально словил по голове чем-то тяжелым, и в дальнейших событиях активного участия не принимал. Так что, дав наиболее невезучим японцам лишний раз по шее, их загнали в один из бараков и начали спешно решать, что делать дальше.
Поразительно, насколько быстро деморализованная вроде бы толпа пленных, получив в руки небольшое количество оружия, какое-никакое командование и одержав пускай маленькую, но победу, обретает боеспособность, сравнимую с армейским подразделением. И Зимогорский вдруг с удивлением обнаружил, что командиром этого импровизированного соединения оказался он. Наверное, потому, что именно он повел их в атаку. Остальных офицеров не то чтобы игнорировали, перед ними тянулись во фрунт, дружно рявкали «Так точно, вашбродь!», получали от них приказы и… не исполняли их. Зато любое пожелание прапорщика, который, кстати, был ранен – легкая пуля из японской «Арисаки» навылет, не задев кость, проткнула ему предплечье, – исполнялось мгновенно. Кстати, голова вдруг прошла, возможно, от боли в наспех перевязанной руке. Воистину правы те, кто говорит, что если стукнуть
