носовой платок и прочистила нос. Я заметил, что некоторые зрители сделали то же самое. Потом неожиданно весь зал стал сопеть и фыркать.
– Почему я должен это делать? – спросил я. – У меня нет насморка.
– Ты ничего не ощущаешь? – ответила ужаска вопросом на вопрос.
И точно! Только сейчас я понял, что с тех пор, как началось представление, я ощущаю множество разнообразных запахов. Например, аромат свежеиспеченного хлеба или только что смолотого кофе. Хрустящего бекона к завтраку. Я думал, что эти запахи идут из театрального кафе и лишь по случайному совпадению соответствуют утренней атмосфере, царящей на сцене. Наверное, ужаска имела в виду именно это. Прежде чем я успел спросить ее о чем-либо еще, раздались громкие аплодисменты. Поднялся один из малых занавесов, хотя действие на большой сцене было в самом разгаре. Открылся вид на странные декорации величиной с одноэтажный дом.
Были ли это вообще декорации? Или, может быть, какая-нибудь машина? Это могло быть также частью отопительной системы театра – я не имел об этом ни малейшего представления, мои дорогие друзья! Если это была машина, то ее конструктор проявил определенное чувство юмора, потому что я никогда еще не видел такого потешного аппарата. Он состоял в основном из стекла и металла, из склянок и трубок, из пробирок и баллонов, спиралей и колб, из цилиндров, реторт, охлаждающих змеевиков, воронок и других бесчисленных сосудов, которые замысловатым образом были связаны между собой с помощью трубок и шлангов. Часть этих сосудов была заполнена разноцветными жидкостями, а другая часть – различными агрегатными структурами: то светлыми и жидкими, как туман, то черными и густыми, как чернила, то розовыми и мерцающими, то желтыми и светящимися. Жидкости, газы и туман текли и перекачивались через систему трубок таким занимательным образом, что уже одно это заслуживало того, чтобы наблюдать за таким зрелищем. Но главная притягательность происходящего на этой второстепенной сцене заключалась не в системе труб шокирующей инсталляции. О, нет! А в том, что было непосредственно перед ней. Это был житель Нибельгейма, Туман-города, который стоял у сложного прибора и управлял им.
О да, мои дорогие друзья, вы правильно поняли: это был нибелунг. Вы помните их, не так ли?[5] Вообще-то увидеть на сцене театра Книгорода настоящего нибелунга было так же невозможно, как встретить на улицах города настоящего охотника за книгами, так как и то, и другое было незаконным. Нибелунги сыграли в махинациях Фистомефеля Смейка настолько бесславную роль[6], что после последнего пожара они все были изгнаны из Книгорода. Этот призрачный тип на сцене не мог быть реальным.
– Это… кукла? – спросил я Инацею неуверенно.
– Нет, – прошипела она в ответ. – Он настоящий.
– Живой нибелунг? Здесь? Я думал, что в Книгороде им запрещено посещать какие-либо заведения.
– Ты действительно давно здесь не был, – прошептала ужаска. – За это время кое-что изменилось, мой дорогой! Книгород – толерантный город. Мы не можем позволить себе изгнать из города целый вид только потому, что несколько их собратьев перешли все границы.
– Перешли все границы? – возмутился я. – Нибелунги помогли Фистомефелю устроить промывание мозгов половине населения этого города! Ты тоже это испытала! На собственной шкуре! Они…
– Успокойся! – попыталась меня утихомирить ужаска. – Этот, на сцене, не был в их числе. В то время он еще не родился! Расслабься! Некоторые вещи нужно уметь забывать.
Я заметил, как некоторые зрители повернули головы в нашу сторону, и услышал, как кто-то нервно прошипел «тс-с-с!». Только одно может быть хуже, чем болтун во время культурного мероприятия: самому оказаться этим болтуном. Я замолчал.
Но нибелунг на сцене все же не давал мне покоя. Он стоял прямо и непоколебимо, как фонарный столб, среди причудливого сплетения покрытых серебром и золотом трубок, оснащенных бесчисленной арматурой, клапанами и кранами, манометрами и термометрами. В соответствии с неизменной модой, принятой у этих зловещих жителей северо-западного цамонийского побережья, он был одет в черный костюм, который, как и плоская шляпа, составлял резкий контраст с его молочно-белой кожей. Позади него веером расходилось множество огромных латунных трубок, устремляющихся под различными углами вверх и заканчивающихся поворотными клапанами, которые непрерывно бесшумно открывались и закрывались. Прямо перед нибелунгом-органистом располагался ступенеобразный пульт управления, и из него торчали минимум две сотни регистровых рычагов с фарфоровыми ручками, которыми тот беспрестанно манипулировал. При этом время от времени он наступал одной ногой на деревянные педали, выступающие из пола сцены. Нибелунг! Я все еще не мог в это поверить.
– Ты счастливчик! – прошептала ужаска, схватив меня за руку. – Это не просто
– Орган? – прошептал я в ответ. – Так это музыкальный инструмент? Что такое… что такое аромаорганист?
Ужаска посмотрела на меня тем взглядом, который она держала наготове для туристов из провинции, когда те забегали к ней в лавку и спрашивали дорогу.
– Это ольфакторный аромаорган для создания обоняемой декорации, – объяснила она шепотом. – Он существует только в Книгороде. Только в этом театре! Он дополняет инсценировку не только музыкой, но и запахом. Видеть – слышать – обонять! Даже слепой знает, что происходит на сцене, если используется аромаорган. Игра на этом инструменте – это уже форма искусства сама по себе. В Книгороде всего семь аромаорганистов, но Октобир по своей виртуозности значительно превосходит всех остальных. Он сам изобрел и сконструировал этот инструмент. Великий мастер ольфакторного оформления
